Она стала по вечерам изучать себя в зеркало в гостинице. Зеркало играло с ней разные шутки, но всегда сугубо злые. Гвендолин казалась себе то толстой, как бочка на кривых ногах, то плоской, как аллигатор с бесцветной, вытянутой мордой. Да еще и этот вечный ненавистный пожар на голове! К тому же, одна грудь была почему-то больше другой. И как же жалко торчали острые коленки...
В море глумиться и зубоскалить было некому, и она ныряла от души, плескалась в теплой солоноватой воде, лежала на спине, давая волнам качать себя и слушала, как где-то вдалеке играла бодренькая музыка и как старательно перекрикивала ее недовольная, проголодавшаяся чайка. Изредка ног касались медузы, колыхаясь рядом своими странными прозрачными телами. Гвен вздрагивала от их прикосновений и ныряла, чтобы взглянуть на них снизу, из воды. Вода была удивительно прозрачной.
Вынырнув в очередной раз, Гвендолин почувствовала запах сигареты и обернулась к берегу. Сердце упало от мысли, что ее нашла тетка и сейчас ее будут корить за побег и снисходительно попрекать за то, что она купается в таком виде, что придется терпеть унижения прилюдного одевания, что тетка увидит ее почти голой и что она скажет о ее кривой плоской груди что-нибудь вроде: «Да-а, Линда, ты вся в отца, как жаль. Одни коленки и локти. Твоя мать, помнится, уже была сложена как женщина, когда мы с ней в наши шестнадцать вместе отдыхали на море. Пожалуй, стоит купить лифчик и Эйрин, у нее грудь уже чуть больше твоей...» - и в этом духе.
Гвен, как побитый щенок, осмелилась поднять взгляд на пляж, удивленная тем, что ее до сих пор не окликнули. На берегу, отвернувшись в сторону, стоял телохранитель Роя, тот самый, что конвоировал ее каждый вечер до гостиницы.
Девочки из ее класса называли таких «брутальный» и хихикали. Гвендолин недоумевала, почему такой типаж кто-либо может находить привлекательным. Почти двухметрового роста. Ручищи, как наковальни, вечно в карманах. Обычно на выступлениях кузена он ходил в костюме, что выглядело до смешного нелепо. Умненькая Гвен, впервые увидев его, подумала, что больше бы ему подошел байкерский прикид, вроде кожаной косухи и черных штанов, а уж в комплекте с ботинками «говнодавами» получилось бы удивительно гармоничное сочетание с внешностью. Если такое в принципе можно назвать гармоничным. Сейчас, впрочем, он был весь в «дениме», что больше соответствовало его личности. То был домашний вечер, важных персон не было, и только поэтому хозяйка допустила такую небрежность наряда. Волнистые длинные темные космы, как обычно, закрывали лицо.
В первый день, когда Гвендолин только приехала на море, она обратила на эту привычку внимание и спросила у Роя, чем это вызвано. «Пытается скрыть свою отметину - чересчур страшную, чтобы ее демонстрировать. Девки на концертах делают под себя, когда видят его лицо. Так забавно на них смотреть, что я специально прошу его убрать волосья. Немного веселья никому никогда не вредило... Надо попросить его показать и тебе свою рожу. Посмотрим, какие у тебя нервишки». Случай, впрочем, представился сам собой: как-то ветер откинул сальные пряди телохранителя, и Гвен обмерла от увиденного. Лицо словно было разделено пополам - ровной полосой ото лба до подбородка шел чудовищный бугристый цвета сырого мяса шрам от давнего ожога, спалившего и темную бровь и часть ресниц с правой стороны. Этот располовиненный лик, больше походящий на странную туземную маску, напомнил Гвен о манекене, демонстрирующем структуру мускулов, что она рисовала на уроке анатомии в художественной студии. И среди всего этого красного ужаса неправильно сросшихся тканей горели невыносимой, какой-то волчьей злобой темно-серые глубоко посаженные глаза. Впредь Гвендолин благоразумно отводила взгляд, - вроде как ради приличия, но, по большей части, от страха и омерзения, смешанного с жалостью. Что-то подсказывало ей, что ее взгляд отражает чувства, а уж жалости-то этот сумрачный, пугающий человек не потерпит.