Динго в тот вечер сопровождал Марка к винной лавке - тому было безумно скучно с домашними, и он при первой же возможности ушел «прогуляться». Хозяин в тот вечер отлично повеселился: он выпил в лавке бутыль самого дорогого выдержанного вина, трахнул наиболее миловидную из пристенных шлюх - разумеется, в кабине бедного «яблока раздора» - и после громким голосом объявил во всеуслышание, что такой гнусной дыры, как местный культурный центр, ему еще видеть не приходилось. В толпе, пришедшей на сходку, конечно, нашлись те, кого задели столь обидные слова, и Марк завершил свою прогулку, устроив грандиозный мордобой на площади перед кукурузником. Тут даже Динго, что до этого момента наблюдал за действами хозяина с лавочки под старой акацией, попивая вино (хозяин почти силой всучил ему бутыль - при исполнении не полагалось, но Марк в тот вечер не желал пить в одиночку), пришлось-таки включиться в драку. Тоже неплохое развлечение - отлично помогает расслабиться после дня, проведенного в обществе Роя.
После Марк угостил вином тех трех, которых он отправил на травку, и того, кто поставил ему здоровенный фингал под глазом. После драки на хозяина нашло неожиданно благостное настроение - такие эскапады теперь удавались ему редко - и он пытался втолковать уже пьяненьким местным, что, назвав их любимое место времяпрепровождения гнусной дырой, он не имел ввиду ничего плохого, даже напротив. «Потому что, братцы, мне нравятся такие гнусные дыры! И уж поверьте на слово: самая страшная, бездонная черная дыра - это дом моей дражайшей супруги, дьявол ее побери!»
Динго молчал, стоя в стороне. Сесили к тому времени уже не раз вызывала к себе Динго на вечерние визиты, и кому-кому, но хозяину он совсем не завидовал. Кроме того, Динго самому нравились гнусные дыры. Тут было спокойно, все было понятно и честно. В таких местах, странным образом, он чувствовал себя почти нормальным. Тут на него редко глазели и редко отводили глаза. Тем, кто хихикал у него за спиной, можно было без проблем от души врезать - и это было бы понято. А в затасканных, преждевременно состаренных излишками выпивки и недосыпом шлюхах было в десять раз больше человечности, чем в лощеной супруге Марка. Так что для Динго этот пятачок, смердящий помойкой и кислятиной, исходящей от раздавленных ягод шелковицы, черно-лиловыми синяками пятнающих площадь, был единственным светлым пятном, где можно было расслабиться. Обычно свой выходной он проводил там.
Кукурузник, который местные-таки отвоевали у доходяги-скульптора, подбитым орлом глядел в поля, над которыми ему уже никогда не суждено было пронестись в вихре свежего морского ветра. Динго проехал мимо пятачка - он вернется сюда позже, машину стоило отогнать побыстрее, особенно, если он желает избежать встречи с Сесили. Динго не сомневался, что она сможет вытянуть из него всю правду о том, что произошло - а он скорее добровольно согласился бы отрезать себе язык, чем стал рассказывать о своем подвиге спасения Гвеннол из рук тех двух недоносков.
К тому же, был еще небольшой шанс застать насильников в лесу - и он не собирался его упускать. Как только Динго вспоминал о том, что увидел там, мозг начинала застить черная туча бешенства и дикое желание раздавить тех двоих в мокрую лепешку.
Для Динго это было абсолютным делом чести: историю с Гвен он воспринял как личное оскорбление. Нет, у бродячих псов не бывает чести - но любые посягательства на любимую кость он должен был пресечь. Гвеннол была его - по крайней мере сейчас, пока он рядом. Ей не должно было быть дела до этого, и она, вероятно, не подозревала о чувствах, обуревающих все его существо по отношению к ней, - и не должна была. Но среди всего сумбура ощущений, что она всколыхивала в его душе, доминировала какая-то странная теплота и жалость к ней.