Ложиться в этот момент спать было явно бессмысленно. Голова у Гэйвена была на удивление ясная, словно и не было за спиной многочасового ночного бдения, монотонных, не приносящих никакого удовлетворения прогулок от балкона до кресла и обратно. Словно за спиной не сопела разметавшаяся по кровати Гвен. Он обещал себе охранять ее - и не смог: доказательством этого на ее белой, как свежее молоко, коже теперь сиял безобразный сине-лиловый синяк. Он обещал себе не обижать ее - и она заснула в слезах, потому что платила за его собственную слабость. Он обещал не смотреть на нее, пока она спит - и даже этого обещания он не сдержал - и смотрел, смотрел, до одури вглядываясь во мглу, что скрывала Гвеннол от его ненасытного взгляда, пока глаза не привыкли ко тьме и на сбитой ее беспокойными снами постели не начал вырисовываться, как вырисовывается на запотевшей поверхности окна, намертво проведенным по сердцу рисунком ее смутный силуэт. Она вертелась, временами вздыхала, то скидывала мешающее одеяло, то снова трепещущей, как крыло птицы, рукой искала его и натягивала на белеющие в темноте плечи. Он боялся отвернуться - потому что страшился, что, даже на секунду отведя взгляд, он потеряет ее снова в душной бархатной мгле комнаты - и опять ему заново придется искать ее во всей этой черноте, как ищут случайно оброненное в золу кольцо - на ощупь, по очертаниям, скорее выдумывая его там присутствие, чем зная наверняка.
Иногда Гэйвен не выдерживал, выдохшийся от бесконечной борьбы и неутолимой жажды обладать ею, которая, как бурное море за окном, все налетала и налетала на узкую скалу, одиноко стоящую посреди всего этого безумия - на его желание. Нет, не желание, а, скорее, отчаянное стремление в кои-то веки сделать все правильно. Тогда он отрывал воспаленный взгляд от спящей Гвен и шел на балкон. Пока были сигареты - он курил, жадно затягиваясь, так, что в тишине, прерываемой лишь глухими толчками ночного моря о волнорез, он слышал, как огонь в его сигарете тихо шипит, поглощая бумагу и табак.
Луна белым холодным ликом освещала темно-серое море, и дорожка ее стерильного света морщилась от не прекращающих ни на миг свое движение мелких волн. Волны напоминали Гэйвену его собственные нынешние мысли и образы - беспорядочные, обрывками путающиеся между собой, в бессмысленной возне налетающие друг на друга. И над всеми ними слишком ярким и пугающим его, невыносимым образом плыла Гвендолин - и мелкие эти волны, как ни старались, не могли ни дотянуться до нее, ни даже разбить ее лукавое отражение, змеящееся поверху, ласкающее и дразнящее: вечно вместе - всегда порознь: темная вода - и холодный свет.
Потом сигареты кончились, и спрятались в свои укрытия летучие мыши, что порой просвистывали мимо в поисках запоздалого ужина, и луна вдруг заволновалась, смутилась, запутываясь, как в простынях, в длинных обрывках ночных облаков, и постепенно уползла за крышу гостиницы, и Гэйвен уже не видел и ее. Вокруг было серо - небо у смазанной линии горизонта почти сливалось с темной водой. Даже таинственная ночная жизнь вокруг замерла - на короткий час затишья перед рассветом. Гэйвен вернулся в комнату. Там, казалось, стало еще темнее - или так казалось оттого, что луна больше не смотрела своим безумным оком в их окно?
Их окно. И это была очередная его ложь. Нет никакого «их». Нет и не будет, и быть не должно. Если он не может сделать, как правильно, то хотя бы постарается не делать того, что неправильно. Но это было так трудно, порой даже невыносимо трудно.
Эта вечерняя история с рубашкой... Боже, что за игру вела эта девочка, сама того не понимая? Ее напор, какой-то странный отчаянный задор настолько ошеломили Ван Вестинга, что он чуть было не потерял над собой контроль. Этот долбаный контроль, который стоил ему таких немыслимых усилий - как над душой, так и над плотью! И она уже чувствовала свою над ним власть - инстинктивно, исподволь она подбиралась все ближе к нему - пока прятаться стало уже некуда. И начинала пользоваться этой своей силой - пока потихоньку, словно примеряясь к новому ощущению. Прямо как Сесили. Неужели и вправду все они одинаковые - старые, молодые, уродливые и красивые, желанные и не слишком - но всегда необходимые и от того обладающие странной властью, и от ее осознания жаждущие все больше и больше этой самой власти? А уж если попадется одна - та, что, в отличие от других, прошибет-таки все твои стены, непонятно как, неизвестно зачем, и вдруг окажется перед тобой - вся, целиком, какой ее создало что-то там, во что Гэйвен никогда не верил: достаточно одного взгляда, жеста - и ты пропал.