Часть первая. Дорога на север. Глава первая. Гэйвен
Наше время, милый, давно истекло, Но я все надеюсь его догнать. Я вижу край клетки через стекло Где мне занавеска, тебе - стена. На крики срываюсь, но с губ моих Лишь шепот беззвучный: услышь, пойми! Что век наш, разменянный на двоих Другими повенчан на смерть людьми. Когда мы стояли спина к спине, Весь мир перед нами в тени робел, Единством дыхание в тишине Порхало как пух от меня к тебе. А нынче я знаю, как петь одной, Как бодро по лезвиям шаг равнять. Я помню, что только себе нужна, И некому больше на боль пенять. И только под утро я у окна Стучу безнадежно рукой в стекло. Ты вряд ли услышишь. Тебе вина Дороже и слаще правдивых слов. И, может быть, завтра я не приду, Другим зачарованная путем. Мне жаль лишь того, что в своем аду Ты мерзнешь, карабкаясь на костер.
Весь день льет. Проклятая осень таки начала их настигать. Начиналась вторая неделя сентября, заметно похолодало, да и они здорово продвинулись на север. Тут уже не было той вкрадчивой мягкости в воздухе, что завораживала даже в последние дни лета на юге. Они медленно, но верно приближались к предгорьям: воздух был влажен, краски - смазаны, на все вокруг словно сквозь прозрачный мешок с водой смотришь. С утра, когда они останавливались (по договорённости, к которой они пришли еще в первый день пути, ехать полагалось ночью, отдыхать - днем) - волосы, как правило, висели почти насквозь пропитавшимися туманом мокрыми сосульками, липли к треклятому ожогу. Гвеннол маялась под своим желтым шлемом и каждый раз, когда Гэйвен гнал Харлей к обочине (пить нельзя, ну хоть сигарету выкурить) стаскивала защиту, бранилась, что это все равно, что дышать паром над картошкой, накрывшись одеялом - и что она больше ни за что не наденет на голову этот аквариум. Тогда она еще разговаривала... Гэйвен не помнил уже точно, что положило начало уходу Гвеннол в себя. Первые два дня прошли тяжело: плана у них не было, ехали просто вперед. Гвен куксилась позади - ей было скверно, неудобно, да еще, пес их побери, у нее начались женские дела. Пиши пропало. В ее дохлом рюкзачке валялись какие-то лекарства, обезболивающие вроде. Она начала ими закидываться и дважды, клюя носом, чуть не свалилась с сиденья, отпустив руки. Второй раз был особенно примечательным: они ехали через длиннющий платный мост, сшивавший две стороны пролива, и Гэйвен, уныло размышляющий о надобности где-то раздобывать тачку, потому что все время ехать на этом хромированном муле было невозможно, особенно в горах, вдруг перестал ощущать холодную ладошку на плече и был вынужден резко затормозить, едва не пробив парапет. От маневра байк занесло на влажной дороге, и он с трудом удержал равновесие. Девчонка, явно задремавшая, от всего этого проснулась и виновато хлопала ресницами под своим запотевшим от дыхания шлемом, как от ударов ежась от ора Гэйвена. Но она не плакала. Вообще. Это настораживало, почти пугало. Он уже привык, что Гвен - как фонтан: чуть что - и начинала брызгать слезами, почти по любому поводу, даже когда злилась. Гэйвен подозревал, что для нее это некий способ спустить пар, срелаксировать. А тут - ничего. Происходило что-то странное. А у него не было ни сил, ни времени с этим разбираться. В пути разговаривать было невозможно: его слова до нее долетали, а когда Гвен отвечала, он не то что не мог разобрать слов, но даже не замечал тот факт, что она вообще говорит. Чтобы донести какую-то важную информацию, Гвен приходилось снимать шлем и орать ему прямо в ухо. В таких условиях не до душещипательных мозговых промывок. А меж тем ее состояние ухудшалось. После случая с мостом Гэйвен решил чаще делать передышки - девочке нужно было высыпаться иногда и ночью, да и сам он был изрядно вымотан бесконечной дорогой, мрачными мыслями и вынужденным воздержанием. Погони вроде пока не было, что не могло не радовать, но Гэйвен не понимал, что это означает, а неизвестность всегда бесила его больше, чем суровая определенность. Когда они таки останавливались в самых укромных придорожных мотелях, часто переплачивая за возможность загнать Харлей в подземный гараж, а не ставить его просто под окнами на парковке, чтобы не светиться, Гэйвен по сто раз за день разглядывал каждого подъезжающего к гостинице - он всегда брал номер с окнами на дорогу. Гвен по часу сидела в душе. После того, как она безучастным голосом сообщила ему о начале своего цикла (прежняя Гвеннол бы наверняка смутилась, алея, как маков цвет, от ключиц до ушей, а эта, новая, была как сосулька) Гэйвен, проклиная все на свете, оставил ее в гостинице, заставив запереться на все внутренние замки, занавесить окно и, закрыв номер снаружи на ключ, потащился пешком в здоровенный придорожный супермаркет. К счастью, там нашлось все, что нужно: шмотки, белье... матерь всеблагая - прокладки... Гэйвен вытащил на поверхность все воспоминания о былой жизни, о Ленор - но это было так давно, и он был настолько мал, что подобные вопросы прошли тогда мимо. Пришлось обращаться за помощью к пожилой тетке-продавщице, без дела болтавшейся в отделе женской гигиены. Наплел трогательную историю про сестренку, что нуждалась в стратегических запасах. Тетка, сначала страшно насторожившаяся при виде его нетрадиционного облика, тут же растаяла. Гэйвен очередной раз подивился, как же бабы падки на всякие сантименты - только скажи им что-нибудь типа: «Мы с сестрой потеряли мать, теперь я ее воспитываю», так тут же чуть ли не слезы на глазах появляются. Тут начнешь скучать по старой ведьме Линн из гостиницы... Из магазина Гэйвен вышел с двумя здоровенными пакетами: в одном было аккуратно сложено новое обмундирование для Гвеннол, во втором под консервами, печеньями и прочей сухой снедью призывно погромыхивала бутылка коньяку - хотя бы один глоток перед сном. Он застал Гвен в порядке (если это все можно назвать порядком), задремавшей на кровати. Спали они раздельно. Комнату брали одну на двоих. Наверное, можно было бы и две смежные - Гвен он стандартно регистрировал как сестру - и, по сути, не сильно привирал. Ни о каком интиме речи быть не могло. Во-первых, он после ночи пути едва мог доползти до койки, а вот вторых - от самой Гвен веяло таким холодом, что было не сравнимо ни с Сесили, ни вообще с чем-то человеческим. Она стала вздрагивать от его даже случайных прикосновений. Прятала глаза, избегая встречи взглядом. Единственно, когда они находились в физическом контакте - во время пути. Тут Гэйвен снова начинал ее чувствовать - слабым отголоском былой роскоши. Вечно ледяная рука на плече. Иногда другой она обхватывала его за талию - осторожно, даже ладонью как-то умудряясь держать дистанцию. Исключением была та ночь, после которой она приняла свой дурацкий обет молчания. В тот вечер они проезжали мимо большого города - последнего перед въездом в горы. Как всегда, Гэйвен предпочел дать большого крюка и не ехать даже по окружной, тащась по скверным, размытым осенними дождями сельским дорогам. Они оба дурно спали днем, проснулись рано - еще даже темнеть не начало - и по негласной договорённости начали собираться. В тот вечер Гвен долго сидела в душе, после нее в ванную было зябко заходить - холодной водой она, что ли, там моется? Как-то он случайно попытался зайти в сортир, пока она была в душе - заперто. Гэйвен вновь с унынием вспомнил спокойные дни времен номера люкс у моря. Там он, конечно, не ломился к ней в уборную, пока она мылась - благо их там было две - но Гвеннол и не запиралась, даже не закрывала толком дверь, оставляя ее приотворенной, и его каждый раз дергало от этой не то доверчивости, не то двусмысленности намека. Теперь же со всех сторон на него скалились лишь запертые наглухо ворота, замки, ограждения. Переодевалась Гвен тоже в одиночестве. Вещи, что он купил ей, почти все подошли, некоторые были чуть тесноваты: девочка стремительно продолжала превращаться в женщину, по крайней мере, внешне. Она вышла вся в черном - и какого хрена он купил ей эти бессмысленные темные майки? Надо было что-нибудь светлое, с птичками, завитушками, в ее стиле... Проблема была в том, что Гэйвен никогда не жил с женщиной. Или с девушкой. Он не представлял, что им нравится, а что нет. Тут уже была не романтика - бытовуха. Как себя с ней вести, было совершенно непонятно. И сама она была непонятная. Прошла мимо, бросила на него косой взгляд. Первый раз за все время Гэйвен почувствовал во взгляде жизнь, даже провокацию какую-то. Очередной шаг - и он запутывался еще больше. Что у нее вообще в этой рыжей голове? Но ведь она молчит - и держит его за сто миль от себя. Накинула на себя его куртку, хотя у нее теперь была своя, тоже черная, купленная в одной из придорожных зон отдыха в мотоциклетном магазине. Тогда Гэйвен пошел за сигаретами, а в итоге потратил сотню, чтобы Гвеннол не пришлось тонуть в его обносках. Она вроде осталась довольна: прочирикала «спасибо», даже в щеку его чмокнула, но почему-то у Гэйвена осталось смутное ощущение, что на самом деле Гвен предпочла бы ехать именно в его куртке. Вот и тут - даже спрашивать не стала, позаимствовала и все. Возражать он, конечно, не стал - любые проявления жизни его несказанно радовали, и он боялся сглазить. Может все же пошла на поправку (и старик-винодел тоже говорил - переломный момент)? Так или иначе, они дособирались, кое-как пристроили барахло в кофры, болтающиеся по бокам виноделовой «малютки». Гвен в