Глава шестая. Гэйвен
How simple it can be
I love you and you love me
There's nothing in our way
How simple it can be
The sunlight on a tree
There's nothing more to say
Here by the water front (I'm holding you)
There's nothing more to want (nothing more to want)
But you
How simple it can be
The rhythm of the sea
The silence in our head
How simple it can be
I am scared and you hold me
And everything's been said
And it's the biggest fear of all (to lose it all)
I lose you, I lose it all (I lose you, I fall)
KʼS Choice
How Simple It Can Be
Проще и не может быть:
Я люблю тебя, а ты - меня,
Ничего и никого на пути.
Проще и не может быть:
Луч заката сквозь листву
И не надо лишних слов...
Так тиха морская гладь,
Рука в руке,
Больше нечего желать,
Лишь быть
С тобой
Проще и не может быть:
Волны плещут о песок,
Тишина на двоих одна.
Проще и не может быть,
Я боюсь, держи меня,
Хоть и знаю, что давно
Все произнесено.
И страшней кошмара нет -
Потерять тебя и этот мирный свет.
Потеряв тебя, исчезну
В бездне дней и лет...
Дико хотелось пить. Судя по ощущениям, было уже утро. Гэйвен смутно помнил, что произошло вечером, и что они остановились в какой-то гостинице - это точно было. То, что начинало теряться в области странных снов, - что в мотель их привезла Гвен. Эйвери, Гвеннол, Гвендолин - все в одной, одна в трех лицах, непостижимая, непредсказуемая его горькая предутренняя греза. Та, что уже третью неделю ходила, как заводная кукла, у которой стал неожиданно барахлить механизм, Которая чуть не ушла в полет с обрыва. Именно она, молчавшая уже столько дней, как скорбная восковая фигура, сводившая его с ума своей инфантильностью, недосказанностью, непонятностью этого выбранного ею наказания - ему или себе? - вдруг неожиданно вернулась к жизни, проявила себя с новой стороны. Уже не как ребенок, но как взрослая, незнакомая ему женщина, отвечающая за свои поступки, берущая на себя ответственность не только за себя, но и за него самого, так некстати свалившегося с идиотской простудой. Словно с новым именем Гвеннол выбрала себе новый характер, новую судьбу. То была Эйвери - с черными жесткими волосами, подозрительно смотрящая из-под темных тонких бровей. Избегающая его взглядов, уворачивающаяся от прикосновений, словно они ее обжигали. Но в ночи - вчера, в полудреме, в полубреду он понял, или, скорее, ощутил, что где-то там, рядом, была все же она - его Гвеннол. Она научилась прятаться, но если долго слушать, можно было разобрать в тишине ее дыхание. Что точно произошло, Гэйвен не помнил - горячка была сродни опьянению, но отличалась тем, что восприятие не притуплялось, а напротив, словно обострялось: каждый звук был, как режущий нож, каждая тень - как чудовище из прошлого, каждый луч света - как откровение. Все вокруг было слишком большим, слишком материальным, давящим- даже сны. И он блуждал вокруг одному ему известного оврага, обходил дом, где когда-то жил отец, а теперь царила полутьма, и шевелящиеся по углам тени по очереди высовывали свои морды в голубой луч. Среди них попадались и прекрасные, но по большей части отвратительные, грубые и пугающие, и над всеми ними властвовала она - луна. И деваться ему от всего этого карнавала фриков было некуда, идти было не к кому. Даже в овраге никто его не ждал, даже Ленор его покинула, унося с собой тоскливый, удушливый запах лилий. Теперь еще не Динго, или уже?.. еще?.. Гэйвену надо было идти по жизни самому, но в мозгу продолжала стучать сотнями молотков навязчивая мысль: скоро он дойдет до моря, а дальше пути не было. Дальше надо было бросаться с берега, плыть, не страшась ни черной воды, ни ощущения пустоты, что было слишком бездомным, слишком распахнутым, чтобы не пугать. И поэтому Гэйвен продолжал бродить вокруг, наматывая круги от дома к оврагу, топча ненавистные ирисы, что уже через мгновенье вылезали из земли снова острыми краями зеленых стрелок. Неожиданно его вырвали из этого лимба, упорно и навязчиво не давая увязнуть в очередном витке воспоминаний. Гэйвен помнил, и это единственное, что держало его на плаву в черной воде: ее лицо, сосредоточенное, с прилипшей к виску прядкой незнакомых, черных, как смоль, волос, брови сдвинуты - опять решает задачу. И задачей на сей раз был он. Надо было куда-то идти, что-то делать, хоть и не моглось, даже руки, казалось, обратились в свинцовые глыбы. Он не хотел, просто не мог ей отказать, слишком пристально и отчаянно смотрели ее светлые глаза, слишком злобно она кусала, забывшись, уже и так раздраконенную нижнюю губу. Губы для долгих утренних поцелуев - не для ночных терзаний. Ему ничего не оставалось, как пойти с ней - куда бы она его ни тянула - да и, в сущности, имело ли это значение? Вокруг него было пекло - и внутри него тоже, разница была лишь в температурах. Предпочитаешь холод - выгляни наружу, в прекрасный сад с видом на поросший высокой травой овраг, где вечные осинки шелестят даже в безветрие, а кривая елка, как игольница, нанизывает на себя желтые и коричневые сердцевидные листья. Надоел осенний голый сухой мороз - загляни на огонек внутрь: там всегда тепло, все готово к жертве, и пылают круги на воде, а пламя вкрадчиво ползет по радужным маслянистым узорам. «Смотри, как красиво, чуть ближе, чуть ниже...» Гэйвен в горячечном бреду тянулся к огню, как много лет назад, но чувствовал под рукой ее плечи, теплые, хрупкие и верные, и вся эта череда невыносимых крайностей отступала, навстречу внезапно открылась дверь, что отсекла ночь, враждебное пламя и весь мир, вновь оставляя их вдвоём, наедине. Невозможно было поверить, так же как невозможно было представить себе подобное за секунду до того, как оно случилось - но оно было. Гвен и ее руки, раздевающие его, казались совершенно нематериальными, в отличие от кошмаров, оттого-то Гэйвен твердо знал, что она - реальна. В этом долбаном мире дешевых иллюзий все было наоборот, вверх тормашками, верить нельзя было ничему, а он все же верил - в Гвеннол. Он обнимал ее - и ему было дико холодно. А она сама была как последний кусочек почти растаявшего льда в бокале мартини: еще глоток - и исчезнет, и ты не заметишь, как и куда. Так и Гвеннол исчезла, осталась только горькая ностальгия по ее объятиям, прошлым и будущим, которым никогда больше не суждено случиться. Но он заснул, а она вдруг появилась - уже не льдом, но теплым осеним ветерком, пахнущим свежей травой и дождем. Гвен уже не была ни восковой, ни заледеневшей: вот ее нежный висок под его рукой, вот непослушный вихор: тронь его - он не распрямится, не уложится как надо, а будет так же щекотать влажную ладонь, словно ищущую с ним встречи. Все это казалось отчаянным треклятым бредом - а меж тем бредом оно не было. Квинтэссенцией этой незамысловатой правды стали высвеченные тусклым уличным фонарем трепещущие во сне ресницы Гвен. Она не покрасила их. Гэйвен и раньше, в машине, попрекая себя за слабоумие, исподтишка любовался, когда Гвеннол-Эйвери не смотрела в его сторону, рассеянно уставившись в окно. Это были крохи с барского стола - вычернив волосы, Гвеннол словно подарила себя-таки треклятому Кардиналу, даже в его отсутствие им не было покоя. А тут - чудо: и ресницы, и ее неожиданная трогательная нагота, доверчиво приникшая к его телу, все вдруг накатило волной, и ему ничего не оставалось, как обнять ее и в который раз остановить время, их время. Еще одна ночь - подарком, нет - лекарством для одного смертельно заболевшего идиота - недуг его неизлечим, а потребность в снадобье растет, как зависимость наркомана от иглы. Еще одна остановка - вопреки, дразня время, смеясь над обстоятельствами. Она спала в его объятьях. Теперь это была только Гвеннол- никого кроме. Все его призраки ушли с ее личинами в их собственный выдуманный мир, оставив двух безумцев наедине. И прошла и эта ночь - последняя? Каждый раз, просыпаясь, Гэйвен обреченно думал, что на этот раз будет именно так, и не мог разомкнуть объятья, и боялся продемонстрировать свой страх, чтоб не спугнуть ее - глупую, неизвестно зачем приручившуюся птичку. Ее рано или поздно заберут - не враги, так псевдодрузья - а в итоге он все равно останется один. Похоже, оно уже случилось. Подушка рядом пахла ей, и плечо, казалось, онемело от сладкой тяжести сонной головы - но никого рядом не оказалось. Греза, как ей и полагается, исчезла с рассветом. Гэйвен поднялся - да где, кровавый ад, он вообще находился? Какие-то синие занавески, стакан воды на тумбочке - он потянулся к нему - боже, до сего момента он и не осознавал своей жажды! Выпил воду до дна: та слегка отдавала хлоркой, но все равно казалась слаще любого нектара. Его майка на кресле - вроде бы он спал в ней, но не помнит, как и почему снял дурацкую тряпку. Затылок весь мокрый, мерзкий ожог привычно саднит от пота, но один плюс - температуры вроде не было. Во всем теле ощущалась неприятная слабость, которой Гэйвен не чувствовал много лет: ощущение медленной перестройки от