в - где-нибудь на приеме, куда его никогда не позовут. Разве что в качестве охранника. Но и тут надежды не было - он же себя запятнал убийствами, которых не совершал. У охранника честь должна быть, как у институтки: один шаг в сторону - и пропал. Какому потенциальному работодателю будет интересно, что он даже никого не убивал? Девицу, правда, все равно умыкнул - ну да, по любви, но это ничуть не улучшало ситуацию. Кто ему доверит жену, детей? К отталкивающей внешности приплюсуется еще и отличный послужной список маньяка-убийцы маленьких девочек. Его карьере точно пришел конец - честной, по крайней мере. Или менять профиль - или соглашаться на чернуху, заползать в криминал, в котором он и так уже по уши. Пожалуй, легче сразу пойти с повинной в полицию - по крайней мере, избежит встречи с Артуром. Другое дело, что он вовсе не хотел ее избегать. Только сплавит ласточку в гнездо - и вперед, к светлому будущему. Любовь - это, конечно, очень мило и сладко, но за неимением того, и месть сгодится. Выдержанная годами, как хороший коньяк, жажда реванша. Лишь бы Гвеннол убрать восвояси. Но почему-то Гэйвен предчувствовал, что она и будет единственным свидетелем его краха - или его победы. И то, и другое было плохо... Что за мысли лезут ему в голову в тот момент, когда рядом раздевается самая желанная девочка на свете? Она уже сбросила верхнее свое облачение и теперь, страдальчески сдвинув темные непривычные брови, боролась с лифчиком. Обернулась к нему: «Не поможешь?» Гэйвен встал, взял ее за плечи, повернул к себе спиной, скользнув рукой от тонкой шеи по неровной выпуклости позвоночника к застежке, расстегнул крючки. Этот, казалось бы, будничный жест - не было в нем ни страсти, ни каких-то особенных скрытых смыслов, просто банальная взаимовыручка двух людей, уже порядочно долго ночующих в одном помещении - вдруг открылся Гэйвену во всей своей немыслимой интимности и близости, и он вдруг мучительно, до судорог в мозгу, возжелал иметь возможность делать это каждый вечер - всю жизнь. Смотреть, как она умывается, как спит, подложив ладонь под щеку, как зевает по утрам, как напяливает на себя эти свои дурацкие узкие штаны, спеша на работу или еще куда-нибудь. Как раздевается по вечерам, не смущаясь, сбрасывая, как одежду, все надетые днем маски и условности. Как на ее голой спине виднеется след от лифчика - как полоса от самолета на фаянсе неба... Из этого была сделана ткань жизни, той самой, что у него никогда не было с момента, как умерла Ленор. Было страшно жестоко попробовать лакомство на вкус и потом лишиться этого добровольно и, скорее всего, навсегда. Хотелось выть. Вместо этого он убрал ей волосы с длинной, как у гусенка, шеи - эти дурацкие черные космы - поцеловал в макушку. Гвеннол чуть-чуть пахла краской, теми лиловыми чернилами из душа - резкий, странный запах - и еще чем-то смутно знакомым, что он никак не мог поймать - что-то, связанное с морем, неприятно связанное. Он уже было собирался задать ей пару вопросов, когда Гвен повернулась и, по своему обыкновению, пропустив свои руки под его, вцепилась теплыми ладонями в его плечи, встала на цыпочки, потянулась за поцелуем. От ощущения ее обнаженной груди, коснувшейся его тела, все вопросы тут же куда-то ушли. Нет, это она должна была что-то забыть - а что в итоге получается? Он, как мальчик, уже ничего не соображает от одного ее приближения. А Гвен меж тем шла дальше - с каждым мгновением смелея и сводя его с ума. Ее роста едва хватало на то, чтобы обнять его за шею - Гэйвен чувствовал, как неровные, постриженные под корень ногти царапают ему затылок - а вторая ладонь небрежно порхала по боку, от чего позвоночник сводило, звенело в ушах, и хотелось подмять ее под себя и завершить эти обоюдные пытки. В такие моменты он уже не понимал, кто ведет охоту, но добычей ему быть не хотелось. Не его эта роль. Но спугнешь - и обречешь себя на новую пытку: гадать, какого же дьявола он не утерпел? Ладонь Гвен меж тем скользила все ниже, и ее касания током прошивали все тело, от затылка до члена, предательски вздыбившегося. - Не надо этого делать. Что ты себе придумала? Если ты будешь продолжать, мы и до кровати не доберемся. Слишком долгое воздержание, Гвен, не идет на пользу. От меня не будет никакого проку - а ты начинаешь меня пугать... - Это я делаю - пугаю тебя? - Она опустила руки, и Гэйвен чуть не взвыл от разочарования и собственной дурости. Гвен подняла на него глаза, строгие, глядящие сквозь него куда-то в глубь, доступную только ей. Так смотрела Ленор, отчитывая его в детстве или объясняя то, что девочке подростку не пристало сообщать младшим братьям. - Мне кажется, в любви нет правил. Я делаю то, что приятно мне - и приятно тебе, нет? По крайней мере, так должно быть. Я так устала поступать согласно ожиданиям других - я хочу забыть про них про всех. Пусть себе остаются за порогом, пока мы с тобой внутри - им там самое место. А здесь нас будет только двое. Так будет честно. - Она испуганно-растерянно взглянула на запертую дверь, словно за ней скреблись все призраки их прошлого, и даже Гэйвену стало не по себе. - А еще - все, что за порогом, растворяется, когда мы просто вместе. Как сейчас. Это же так незамысловато, а ты говоришь - пугаю. Ты видишь - я вся пред тобой, какая есть. И нет ничего, никого более. Я не хочу тебя пугать. - Она опять искала его глаза своими, и только остатки совести не дали Гэйвену отворотиться, но как отчаянно звучал ее голос! - Я хочу сделать тебя счастливым. Если ты хотя бы чуть-чуть мне доверяешь - позволь мне попробовать. Я так мало знаю - и тебе, наверное, смешно. - Гвен наконец опустила взгляд, и Гэйвен выдохнул ей в макушку, от чего черные прядки взметнулись вверх. - Но ты не смей смеяться - и не смей от меня прятаться. Потому что все, что я делаю, или сделаю - искренне. Потом, когда-нибудь - если нас разведет жизнь, и тебе придет в голову усомниться во мне или в моих чувствах - ты вспомнишь это наше время, то, что у нас не успели отнять, и поймешь, что хотя бы доля правды во всем этом была... И еще, - Гвен улыбнулась, и это была та самая улыбка, от которой хотелось выть, или лепить гадости невпопад, лишь бы уйти от гнетущего смущения, но по-хорошему тут же встать на колени и предложить ей все то, что мужчина может дать женщине. Ничего такого Гэйвен не сделал, но теперь пришла его очередь кусать губы, пока она, пересиливая себя, продолжала, - я только начинаю путь, а ты для меня как карта. Если будешь подсказывать или тушеваться, хорошенький из меня выйдет путешественник! Лучше тогда и не начинать... Просто дай мне свободу действий, не переспрашивая, не страшась - это как тот рисунок... Я карандаш - ты бумага, ладно? Давай хотя бы попробуем? Возразить на это было трудно. Гвеннол-иезуит, соблазняющая не только телом и речами, но немыслимой, кристальной искренностью. Он дал ей полную свободу действий, и тут же об этом пожалел, но не было моментов честнее и нежнее, чем все то, что ей пришло в эту бесшабашную голову проделать с ним. Казалось, они занимались любовью часами, как в дурацких дзен-брошюрках, которые оставлял Сесили ее инструктор по йоге, а Гэйвен, от нечего делать, изучал, карауля Роя. И когда усталый и опьяненный близостью куда больше, чем самым крепким алкоголем, Гэйвен завис где-то в уже знакомой ему точке между небом и преисподней: небом - потому что куда он мог еще упасть, держа ее в объятьях, - и пеклом, что ждало его за то, что он эти объятья допустил, - он спросил себя, смогла ли Гвеннол отключиться от реальности, как заставила забыться его самого? И только потом, глянув в потемневшие, почти незнакомые своей взрослостью глаза он понял: забвение, как и взлет и падение, тоже было одно на двоих.