Но это только признаки, внешнее выражение того, что существует само по себе и что мы хотим пережить сами, непосредственно. Как открыть двери психического существа? Ведь оно недурно скрыто. Прежде всего, оно скрыто нашими идеями и ощущениями, которые бессовестно обкрадывают его и подражают ему; у нас столько всяких мнений о том, что высоко и что низко, что чисто, а что нечисто, божественно или небожественно, столько сентиментальных стереотипов по поводу того, что заслуживает любви, а что — нет, что бедное психическое существо не имеет никакой возможности проявить себя, так как его место уже занято всем этим хаосом. Стоит ему показать свое лицо, как на него тут же набрасывается витальное, которое в экзальтации использует его для блестящих полетов, для своих «божественных» и мутных эмоций, собственнической любви, расчетливого благородства и яркой безвкусной эстетики; или же разум заточает его в клетку и использует для своих особенных идеалов, непогрешимых филантропических схем, для своей ограниченной этики и моральных догм; или его присваивают себе церкви, бесчисленные церкви и заключают его в символы веры и догматы. Где же психическое существо во всем этом? И все же оно здесь — божественное, терпеливое, стремящееся пробиться сквозь все наслоения и на самом деле использующее все то, что ему дано или что ему навязано, как говорится, «оно довольствуется тем, что имеет». И именно в этом заключается проблема: когда бы оно ни выходило из своего укрытия, пусть даже на секунду, оно выплескивает на все, чего оно касается, такое великолепие, что мы склонны принимать за его лучащуюся истину те обстоятельства и окружение, при которых к нам пришло это откровение. Тот, кому довелось раскрыть свое психическое существо, слушая Бетховена, скажет: «Музыка, одна лишь музыка истинна и божественна в этом мире». Другой, почувствовав свою душу среди безбрежных океанских просторов, создаст религию открытых морей. Третий будет бесконечно верить лишь своему пророку, своей церкви или своему евангелию. Каждый вокруг своего переживания сооружает свою собственную доктрину. Но психическое существо свободно, чудесным образом свободно от чего бы то ни было! Ему не нужно ничего для того, чтобы существовать, это воплощенная Свобода, и оно использует нашу более или менее возвышенную музыку, наши более или менее великие писания просто для того, чтобы пробить в человеческом панцире отверстие и выйти на свет. Оно дает свою силу и любовь, свою радость, свой свет и свою неопровержимую открытую Истину всем нашим идеям, всем нашим ощущениям и доктринам потому, что для него это единственная возможность проявить себя, единственное средство выражения, которое у него есть. Но взамен этого эмоции, идеи и доктрины извлекают из него уверенность в своей правоте; они присваивают его себе и обволакивают его, вытягивая из этого элемента чистой Истины свои неоспоримые утверждения, свою исключительную глубину, свою одностороннюю универсальность, и сама сила элемента истины увеличивает силу элемента заблуждения.[84] В конце концов психическое настолько поглощается, настолько сливается со всем остальным, что мы уже не можем отличить и отделить подделку, не разрушив самой ткани истины — так вот и живет мир, отягощенный полуистинами6 которые еще тяжелее, чем ложь. Может быть, настоящая трудность заключается не в том, чтобы освободиться от зла, которое легко распознать, если мы хоть немного искренни, но в том, чтобы освободиться от того добра, которое является ни чем иным, как обратной стороной зла, и навечно узурпировало лишь крупицу истины.
Если мы хотим иметь непосредственное переживание психического существа во всей его кристальной чистоте и удивительной свежести, такого, каким оно существует вне всех наших ловушек, которые мы расставляем для него, вне всех наших идей, ощущений и заявлений о нем, то мы должны создать внутри себя прозрачность. Бетховен, море, наша церковь были лишь средством достижения этой прозрачности. Потому что всегда, как только мы становимся прозрачными, сразу же автоматически, без малейшего усилия с нашей стороны появляются Истина, видение, радость, ибо Истина — это самая естественная вещь в мире, а все остальное как раз создает путаницу — ум и витальное со своими хаотическими вибрациями и учеными хитросплетениями. Все духовные практики, которые достойны такого названия, все тапасья, должны в конечном счете стремиться к этому состоянию — абсолютно естественному, свободному от всякого усилия, потому что усилие — это еще один источник путаницы, еще одно усложнение. Поэтому ищущий не будет пытаться проникнуть в путаницу выводов морализирующего рассудка или приниматься за невыполнимую задачу отделить добро от зла в своем стремлении освободить психическое, ибо на самом деле полезность и добра, и зла почти не отделима от вреда каждого из них (мой возлюбленный снял с меня покровы греха, и я, радуясь, позволила им упасть; затем он дернул за мои покровы добродетели, но мне было стыдно, я была испугана и препятствовала ему. И когда он сорвал их с меня силой, я увидела душу свою, которая была скрыта от меня);[85] он просто будет стараться, чтобы все успокоилось и прояснилось в безмолвии, ибо безмолвие — это нечто чистое само по себе, оно как прозрачная вода. «Не старайся смывать одно за другим пятна с одежды твоей, — говорит одна очень древняя халдейская мудрость, — смени ее целиком». Это то, что Шри Ауробиндо называет изменением сознания. Мы увидим, как в этой прозрачности спокойно разглаживаются старые привычные структуры, мы почувствуем новое равновесие сознания — не интеллектуальное состояние, но некий центр притяжения в нас. На уровне сердца, глубже витального сердечного центра (который скрывает психическое и подражает ему), мы чувствуем зону концентрации более интенсивную по сравнению с остальными, как если бы они все впадали туда — это психический центр. Мы уже почувствовали, как внутри нас уже начал действовать и обретать свою независимую жизнь поток сознания-силы, который перемещается в теле и становится все более интенсивным по мере того, как он постепенно освобождается от ментальных и витальных видов активности, но в то же время в этом центре загорается нечто, подобное пламени — Агни. Подлинное «Я» в нас. Мы говорим «мне нужно знать», «я чувствую потребность любить», но кто же это в нас действительно испытывает потребность? Разумеется, это не жалкое эго, вполне удовлетворенное самим собой, не скучный, повторяющий одно и то же ментальный приятель, движущийся туда-сюда по своей проторенной колее, и не лживое витальное, которое не желает ничего иного, как только хватать и хватать без конца. Но за всем этим — бессмертное пламя; это оно испытывает потребность, ибо оно помнит нечто иное. «Присутствие» — такое слово обычно употребляют для его обозначения, но это похоже скорее на острое отсутствие, на живое отверстие, на пустоту внутри нас — она шевелится, жжет, подталкивает и подгоняет до тех пор, пока не становится реальностью, единственной реальностью в мире — и тогда приходят сомнения: действительно ли живы люди или только претендуют на жизнь? Именно это огненное «я» — единственно подлинное «я» в мире, единственное, на что можно опереться и что не подведет нас: «В центре нас находится сознательное существо, которое властно над прошлым и будущим; оно подобно пламени без дыма… Его нужно терпеливо освобождать [отделять] от своего тела», — говорится в Упанишадах (Катха Упанишада IV.12, 13; VI.17). Это «ребенок, скрытый в тайной пещере», о котором говорит Риг Веда (V.2.1), «сын небес с телом земли» (III.25.1), «тот, кто бодрствует в тех, кто спит» (Катха Упанишада V.8). «Он — в середине дома» (Риг Веда I.20.2), «Он подобен жизни и дыханию нашего существования, он — как наше вечное дитя» (I.66.1), он — это «сияющий Царь, который был скрыт от нас» (I.23.14). Это — Центр, Хозяин, место объединения всех вещей:
Если мы хоть раз в жизни, на одно лишь мгновение почувствовали это Солнце внутри себя, это пламя, эту живую жизнь — ведь есть так много мертвых жизней, — то все изменяется для нас; все остальное тускнеет перед этим воспоминанием. Это — та Память. И если мы доверяем этому горящему Агни, то он будет становиться все сильнее, подобно живому существу в нашей плоти, подобно неиссякающему стремлению. Мы будем чувствовать, как что-то в нас концентрируется все больше и больше и испытывает острые муки заключения, как будто оно стремится и не может прорваться наружу: Ужасное ощущение, как будто что-то ограничивает ваше видение и ваши движения; все ваши попытки форсировать переход приводят лишь к тому, что вы оказываетесь перед стеной. И вы толкаете, толкаете вновь и вновь, но все тщетно, — говорит Мать. Затем, в силу исключительной потребности, благодаря исключительной силе воли и настоящей агонии, вызванной этим удушьем, психическое напряжение достигает однажды своей критической точки, и мы обретаем переживание: Давление становится настолько большим, напряженность вопроса — столь сильной, что что-то переворачивается в сознании. Вместо того, чтобы будучи вовне, пытаться заглянуть внутрь, вы оказываетесь внутри; и в тот самый момент, когда вы оказываетесь внутри, меняется радикальным образом абсолютно все. Все, что казалось истинным, естественным, нормальным, настоящим, ощутимым, кажется теперь гротескным, смешным, нереальным и абсурдным. Вы соприкоснулись с чем-то в высшей степени истинным и вечно прекрасным; вы никогда уже не потеряете это. «О, Огонь, когда мы должным образом поддерживаем тебя, тобой растем мы и ввысь и вширь, вся слава и красота — в твоих желанных красках и твоем совершенном видении. О, Безбрежность, ты — полнота [изобилие], несущая нас к концу нашего пути; ты — многообразие богатств, рассеянных повсюду, со всех сторон» (Риг Веда II.1.12). Перед нами открывается новая жизнь, как будто раньше мы никогда не видели дневного света: Положите призму на одну из граней, — говорит Мать, — и свет будет белым; переверните ее — и увидите преломление света. Это как раз то, что происходит: вы восстанавливаете белый свет. Мать описывает это переживание и таким образом: Вы сидите как бы перед закрытой дверью, массивной бронзовой дверью, желая, чтобы она открылась и позволила вам войти. Для этого вы концентрируете все ваше устремление в единый луч, который начинает толкать, толкать эту дверь, ломиться в нее все сильнее и сильнее, с возрастающей энергией до тех пор, пока дверь внезапно не откроется и не впустит вас. И вы входите, как будто вас вытолкнули на свет.