Безошибочность инстинкта направила подлинное острие его нападок на индийскую философию и религию. Культуру народа можно грубо описать как выражение осознания жизни, формулируемое в трех аспектах. Есть аспект мысли, идеала, возвышающей воли и устремлений души; есть аспект творческого самовыражения и оценочного эстетического чувства, разума и воображения; и есть аспект практический и внешний. Философия народа и возвышенное мышление представляют нам наиболее чистую, широкую и общую формулировку его осознания жизни и динамический взгляд на существование. Религия народа формулирует в наиболее интенсивном выражении его возвышающую волю и устремления души к осуществлению наивысшего идеала и импульса. Искусство, поэзия, литература народа есть его творческое выражение, отпечаток его интуиции, воображения, жизненного устремления и творческого разума. Формы его общественной и политической организации являются основой для посильных внешних проявлений того вдохновляющего идеала, особого национального характера и природы, которые сформировались в трудных условиях окружающей среды. Видно, сколько вошло сюда грубого материала повседневной жизни, как он был переработан – насколько возможно – в концепции национального сознания и глубинного духа. Ни одним из этих компонентов полностью не выражается дух, скрытый за ними, однако именно дух диктует основные концепции и культурные формы. Взятые вместе, они представляют собой душу, ум и тело народа. В индийской цивилизации ведущую роль играют философия и религия: философия, которой религия придает динамичность, религия, которой философия придает просвещенность; все прочее следует за ними в меру возможности. Это и есть отличительная черта Индии, которую она разделяет с цивилизациями других развитых народов Азии, с той лишь разницей, что в Индии она была доведена до чрезвычайной степени всеохватности. Когда ее называют брахманической, то имеется в виду именно это обстоятельство. Дело тут не в жреческом доминировании, хотя роль жречества поистине бросается в глаза в некоторых, более примитивных аспектах культуры, однако священнослужитель, как таковой, никогда не имел отношения к формированию великих основ культуры. Несомненно, основные мотивации культуры были заданы философами и религиозными мыслителями, но далеко не все они были брахманами. Тот факт, что возник класс людей, чьей заботой стало сохранение духовной традиции знания и священных законов, которыми жил народ, – именно это, а не жреческое ремесло было подлинной обязанностью брахманов, – что этот класс сумел на протяжении тысячелетий сохранить огромное, хотя и не монопольное влияние на ум и совесть народа, на формирование социальных принципов, форм и манер, этот факт характерен сам по себе. Суть же в том, что индийская культура с самого начала была и остается поныне культурой духовной, обращенной внутрь человека, культурой религиозно-философской. Все прочее в ней проистекает из этой главной изначальной особенности или же зависит от нее и подчиняется ей; даже внешние проявления жизни подчинены духу, обращенному внутрь.
Наш критик ощутил важность этой главной особенности и направил против нее острие самых беспощадных нападок; в других вещах он готов идти на уступки, допускать возможность вариантов – но не здесь. Здесь все должно быть плохо и вредоносно, если не пагубно, то бесполезно в силу самой природы главных идей и мотиваций. Весьма знаменательный подход. Естественно, в нем присутствует элемент полемичности. То, что заявляется индийским умом и цивилизацией как высокая духовность, вершина мысли и веры, пронизывает собой индийское искусство и литературу, религиозную практику и социальные идеи, затрагивает даже отношение простого человека к жизни. Если согласиться с заявленным, как это делают все симпатизирующие или беспристрастные исследователи, даже когда они не разделяют индийских взглядов на жизнь, то в этом случае индийская культура существует, цивилизация Индии имеет право на жизнь. Более того, она имеет право бросать вызов рационалистическому модернизму и утверждать: «Достигни сначала моего уровня духовности, прежде чем претендовать на то, что ты способен меня разрушить или заменить, прежде чем призывать меня к модернизации сугубо на твой лад. Не имеет значения, что я в последнее время утратила прежние высоты, что в нынешней своей форме я не в состоянии отвечать всем требованиям грядущего разума человечества, – я могу подняться на ноги, во мне есть сила. Возможно, я даже сумею выработать духовный модернизм, который и тебе поможет выйти за нынешние пределы и создать гармонию более всеобъемлющую, чем все, что тебе удавалось в прошлом и о чем ты только можешь мечтать в настоящем».