В таком случае на передний план выходит следующая проблема: связаны ли надежды человечества с рациональной и разумно механизированной цивилизацией или же с духовной, интуитивной, религиозной цивилизацией и культурой? Когда критик-рационалист отказывает Индии в цивилизованности, когда он объявляет Упанишады, Веданту, буддизм, индуизм, искусство и поэзию древней Индии порождением отсталости и варварства, бесполезной игрой упорствующего в невежестве ума, то на самом деле он просто утверждает, будто цивилизация синонимична и идентична культу и практике материалистического разума, а все, что находится ниже или выше этого стандарта, не заслуживает права именоваться цивилизацией. Чересчур метафизическая философия, чересчур религиозная религия – если не вся философия и не вся религия вообще, – любая чересчур идеалистическая мысль и любая мистическая мысль или область творчества, всякое оккультное знание, любой поиск, превосходящий пределы умственной сферы, которая ограничена исследованием физической вселенной, – воспринимаются как нечто эксцентричное, заумное, причудливое и иррациональное; все, что отзывается ощущению Бесконечного, что увлечено мечтой о Вечном, любое общество, основывающееся на таких идеалах, а не только на здравой рассудительности и погоне за материальным достатком и его плодами, – все это не продукты цивилизации, но порождение искусно замаскированного невежества и варварства. Однако этот тезис явно не выдерживает критики, поскольку при таком подходе большая часть великого прошлого человечества должна быть осуждена как порождение варварства. Осуждения не избежит даже культура древней Греции; а в конечном итоге окажется, что даже мысль и искусство самой современной европейской цивилизации во многом подпадают под эту оценку и должны быть преданы анафеме как, по меньшей мере, несущие на себе печать варварства. Дабы избежать преувеличений и абсурда, мы не имеем права так ограничивать мир и обеднять значение прежних свершений человечества. Древняя индийская цивилизация была порождением великой культуры и должна быть признана в качестве таковой совершенно так же, как греко-римская, христианская, мусульманская или европейская цивилизация эпохи позднего Ренессанса.
Тем не менее, самый главный вопрос остается открытым – наш диспут лишь высветил его подлинную сущность. Более умеренный и проницательный критик-рационалист признал бы ценность прошлых свершений Индии. Он не заклеймил бы как порождение варварства буддизм и веданту, общеиндийское искусство и философию, ее социальные концепции, но заявил бы при этом, что они отжили свое и больше не нужны миру. Залогом будущего являются европейский модернизм, мощь науки и нынешний великий прогресс человечества, основанный не на умозрительных построениях и игре воображения, но на выверенных и реальных научных истинах, на трудолюбиво преумножаемых богатствах надежной и выдержавшей испытания научной организации. Индия же, верная своим идеалам, напротив, утверждала бы, что и разум, и наука, и все, что из них вытекает, есть лишь плод человеческих усилий, но истина превосходит их пределы. Тайну нашего окончательного совершенства следует искать в сокровенных глубинах нашего существа, в сути вещей и самой Природы; истина кроется в духовном самопознании и самосовершенствовании и в созидании жизни на основе этого самопознания.
Поставив вопрос в таком ключе, мы сразу же заметим, что разрыв между Востоком и Западом, Индией и Европой уже не кажется столь глубоким и непреодолимым, как тридцать-сорок лет назад. Глубинное различие сохраняется, жизнь Запада по-прежнему преимущественно подчинена рационалистической идее и материалистическим заботам. Однако на вершинах мысли уже происходят перемены огромной важности, и они – через искусство, поэзию и музыку, через литературу – постепенно распространяются вниз, к подножию. Постижение более глубоких реалий, обращение к забытым поискам, стремление к еще не испытанному опыту высшего порядка, приятие идей, долго остававшихся чуждыми менталитету Запада, – все это наблюдается повсеместно. Способствуя этому процессу– и в свою очередь усиливаясь за счет него– происходит широкое распространениеиндийской и вообще восточной мысли; повсюду можно встретить свидетельства того, что человечество начинает осознавать подлинную ценность и величие древнего духовного идеала и его превосходство над современным материалистическим мировоззрением. Проникновение этих идей в Европу началось вскоре после соприкосновения ее с Востоком, и здесь важную роль сыграла оккупация Индии Британией. На первых порах это было незначительное, поверхностное воздействие, не более чем интеллектуальное, затронувшее лишь немногие просвещенные умы. Академический интерес и увлечение ученых и мыслителей ведантой,[14] санкхьей,[15] буддизмом, восхищение тонкостью и богатством индийского философского идеализма, влияние Упанишад и Гиты[16] на такие великие умы, как Шопенгауэр или Эмерсон, как и на ряд менее значительных мыслителей – это были лишь первые ручейки, которым вскоре предстояло превратиться в бурный поток. Нельзя говорить о том, что это влияние распространилось широко; даже тот незначительный положительный эффект, который вызвало это взаимодействие культур, оказался нивелирован, а кое в чем и вовсе сведен на нет, могучим приливом научного материализма, затопившего интеллект Европы к концу девятнадцатого века.
14
15
16
Гита, Бхагавадгита («Божественная песнь», «Песнь Господа») – одно из наиболее авторитетных произведений индуистской литературы. Обычно датируется примерно II в. до н. э. – II в. н. э. Сюжетную линию поэмы составляет диалог Бога Шри Кришны с воителем Арджуной, чей разум «смутился» перед началом битвы, в которой должны принимать участие близкие родственники, волей судьбы оказавшиеся непримиримыми противниками. Разъяснения Шри Кришны истинной природы человека и мира, путей постижения Бога и пр. и составляют философское содержание поэмы.