Также существенно и то, что, ничего не зная о теории или практике садханы, Шри Бхагаван, фактически, использовал пранаяму, или контроль дыхания, как помощь в концентрации. Поэтому он тоже допускал ее как обоснованную помощь в достижении контроля ума, хотя и отбивал охоту использовать в иных, кроме этой, целях и никогда на самом деле не предписывал.
«Контроль дыхания также помогает. Это один из различных методов, помогающих нам достичь однонаправленности. Контроль дыхания тоже может помочь сдерживать блуждающий ум и добиться этой однонаправленности и поэтому имеет право на использование. Но не должно останавливаться здесь. После достижения контроля ума посредством дыхательных упражнений нельзя довольствоваться никаким из переживаний, которое может оттуда последовать, но нужно впрячь контролируемый ум в вопрошание „Кто я?” до тех пор, пока он не погрузится в Атман».
Этот измененный образ действий сознания естественно изменил привычки и жизненные ценности Венкатарамана. Прежде ценимое утратило всю привлекательность, традиционные цели жизни стали иллюзорными, но он принуждал себя игнорировать это. Приспособление к такому новому состоянию сознавания не могло оказаться легким у человека бывшего еще школьником и испытывавшего недостаток в теоретической подготовке к духовной жизни. Он никому не говорил о случившемся и некоторое время оставался в семье, продолжал посещать школу. В действительности он выказывал так мало внешних изменений, как только было возможно. Однако семья неминуемо должна была обратить внимание на изменившееся поведение и возмутиться его некоторыми чертами. Это Шри Бхагаван также описал.
«Последствия нового сознавания скоро стали замечаться в моей жизни. Раньше всего я утратил тот маленький интерес, что имел к внешним связям с друзьями и родственниками, и стал учиться механически. Я обычно держал перед собой открытую книгу, чтобы удовлетворить родственников моим чтением, когда на самом деле мое внимание было далеко в стороне от такого поверхностного занятия. В общении с людьми я стал мягким и покорным. Если прежде мне давали больше работы, чем другим мальчикам, то я мог пожаловаться, а если кто-нибудь из мальчишек досаждал, то я, бывало, отвечал тем же. Никто из них не отваживался подшутить надо мной или позволить себе вольности со мной. Сейчас все это изменилось. Какую бы работу ни давали, каких бы приставаний или надоеданий ни было, я обычно спокойно примирялся с этим. Прежнее эго, которое негодовало и мстило, исчезло. Я прекратил выходить на игры с друзьями и предпочитал уединение. Я, бывало, часто сидел один, особенно в позе, удобной для медитации, и погружался в Атман, Дух, силу, или струю, которая составляла меня. Я, бывало, оставался в НЕМ несмотря на язвительные замечания моего старшего брата, который обычно саркастически называл меня „мудрец” или „йог” и советовал удалиться в джунгли подобно древним мудрецам, риши.
Другим изменением было то, что я больше не имел каких-либо симпатий и антипатий в отношении к пище. Что бы ни давали, вкусное или безвкусное, хорошее или плохое, я проглатывал с равным безразличием.
Одной из характерных черт моего нового состояния стало изменившееся отношение к Храму Минакши [20]. Прежде я обычно ходил туда очень редко, с друзьями, чтобы посмотреть на образы, нанести священный пепел и киноварь на лоб и возвратиться домой почти незатронутым. Но после Пробуждения я отправлялся туда почти каждый вечер. Я привык ходить один и стоял неподвижно длительное время перед кумиром Шивы, или Минакши, или Натараджи и 63 святых, и пока я стоял там, волны эмоций затопляли меня. Душа перестала держаться за тело, когда отреклась от идеи „Я-есть-тело”, и это был поиск некоего нового якоря спасения. Отсюда частые посещения храма и слезы — изливание души. Это Бог играл с душой. Я стоял перед Ишварой, Господином вселенной и Предопределителем всего, Всеведущим и Вездесущим, иногда молил, чтобы Его Милость снизошла на меня, дабы моя преданность смогла увеличиться и стать вечной — как у 63 святых. Чаще я не молился совсем, но молчаливо позволял самому сокровенному внутри течь и вливаться в самое сокровенное вовне. Слезы, отмечавшие этот разлив души, не обозначали какого-либо особенного удовольствия или боли. Я не был пессимистом, ничего не знал о жизни, о том, что она полна горя. Меня не побуждали к действию ни какое-либо желание избежать перерождения, или искать Освобождения, или даже получить бесстрастие или Спасение. Я не читал никаких книг, кроме Перия Пуранам, Библии и кусочков из Таюманавара [21] или Деварама[22]*. Мое понимание Ишвары [23] было подобно найденному в Пуринах. Я никогда не слышал о Брахмане [24], самсаре [25] и т. п. Я еще не знал, что есть Сущность и Безличная Реальность, лежащая в основе всего, и что Ишвара и я оба идентичны с Ней. Позднее, в Тируваннамалае, при слушании Рибху Гиты и других священных книг я узнал все это и обнаружил, что они анализировали и давали имена вещам, которые я уже интуитивно прочувствовал без всякого анализа или именования. На языке этих книг мне следовало бы описать свое состояние после Пробуждения как шуддха манас, или виджняна, или как интуиция просветленного».
21
Величайший тамильский религиозный поэт II тысячелетия новой эры. Годы его жизни точно не установлены: 1704 — 1742 или 1608 — 1664 (1659).
22
*
24
25