Даршан
как на одну из причин того, что остался у подножия Горы, а не возвратился в Скандашрам, который был менее доступен. Шри Бхагаван не только прекратил выполнение прадакшины, но ни по какому поводу вообще никогда не покидал Ашрама, исключая короткую прогулку утром и вечером. Даже то, что он оставил работу на кухне, вызвано, большей частью, потребностью быть доступным всем почитателям, поскольку лишь немногие могли там к нему присоединиться. Когда Махарши настоятельно убеждали предпринять путешествие по святым местам Индии, одной из причин отказа было то, что почитатели могли прибыть в Ашрам и не застать его там. И даже в течение своей последней болезни он настаивал до самого конца, что все пришедшие должны иметь даршан.
Можно заполнить целые тома переживаниями преданных, наставлениями и разъяснениями, которые они получили. Однако целью этой книги является не представление исчерпывающего отчета, а скорее общей картины жизни и учения Шри Бхагавана.
Глава 13 Жизнь со Шри Бхагаваном
Возможно, труднее отчетливо представить себе Божественного Человека в способе его каждодневной жизни, нежели среди чудес и преображений, и для этого описание установленного порядка жизни в последние годы будет полезным. Происшествия этих лет — не более достопримечательны, чем многие из случившихся ранее, так же как и почитатели, о которых идет речь, были не более выдающимися, чем множество оставшихся неупомянутыми.
Уже наступил 1947 год. Пятьдесят лет протекло в Тируваннамалае. Возраст и ухудшение здоровья навязали свои ограничения, и к Шри Бхагавану нельзя уже прийти частным образом и в любое время. Он спит на кушетке, где в течение дня дает даршан — блаженство своего Присутствия, но теперь уже за закрытыми дверями. В пять часов они открываются, и ранним утром преданные входят неслышно, простираются перед ним и садятся на пол из черного камня, гладкий и блестящий от постоянного на нем сидения, а многие из них — на маленькие циновки, принесенные с собой. Почему Шри Бхагаван, который был так скромен, который настаивал на равном обращении с беднейшим, позволял падать ниц перед ним? Хотя, как человек, он отказался от всех привилегий, но признавал, что обожествление внешне проявленного Гуру полезно для садханы, для духовного продвижения. Однако этих внешних форм подчинения было недостаточно. Он как-то сказал определенно: «Люди простираются предо мной, но я знаю, кто из них подчинился в сердце своем».
Небольшая группа брахманов, постоянных жителей Ашрама, сидит у изголовья его кушетки и распевает Веды; один или двое других, пришедших из города, что лежит в двух километрах отсюда, присоединяются к ним. В ногах кушетки зажжены палочки фимиама, распространяющие в воздухе свой тонкий аромат. В зимние месяцы рядом с кушеткой стоит жаровня с горящим древесным углем — трогающее душу напоминание о его слабеющей жизненной силе. Иногда он греет над пламенем свои болезненные руки и тонкие, суживающиеся к концам пальцы — те изысканно прекрасные руки — и втирает немного тепла в свои члены. Все сидят тихо, обычно с глазами закрытыми в медитации.
За несколько минут до шести пение Вед прекращается. Все поднимаются и стоят, в то время как Шри Бхагаван с усилием встает с кушетки, протягивает руку к посоху, который держит слуга, и медленными шагами идет к двери. Его пристальный взгляд направлен вниз, но не из-за слабости или боязни упасть — каждый чувствует, что это врожденная сдержанность. Он покидает Холл через северную дверь, со стороны Горы, и медленно движется, опираясь на посох и немного согнувшись, вдоль прохода между столовой и зданием конторы, затем мимо дома для приезжих к ванной, расположенной за коровником — самом дальнем из помещений с восточной стороны Ашрама. Двое служителей идут сзади, коренастые, невысокие, темнокожие, одетые в белые дхоти, спускающиеся до лодыжек, тогда как Шри Бхагаван высок, строен, золотистого оттенка и покрыт лишь белой набедренной повязкой. Только изредка он поднимает глаза, если подходит какой-то преданный, или чтобы улыбнуться какому-нибудь ребенку.
Сияние его улыбки описать невозможно. Человек, который мог показаться бесчувственным дельцом, оставит Тируваннамалай с веселой песенкой в сердце после такой улыбки. Одна простая женщина как-то сказала: «Я не разбираюсь в философии, но когда он улыбается мне, то чувствую себя в безопасности, словно ребенок в материнских руках». Я еще ни разу не видел его, когда получил письмо от своей старшей пятилетней дочери: «Ты полюбишь Бхагавана. Когда он улыбается, каждый должен быть таким счастливым».