Я знаю, что здесь меня никто не увидит, кроме нее самой, и с ней я могу быть настоящим. Я сжимаю этот камень так, будто это она и есть, и он становится теплым. Он прижимает меня к себе так же, как и я его к себе. Закон всемирного тяготения. Все в этом мире стремится к объятиям.
И когда рыдания заканчиваются, всхлипы сходят на нет, я еще долго сижу так, с закрытыми глазами, держа ее в своих руках. Мне нравится чувствовать ее молчание. Я представляю ее волосы с каштановыми и ярко-красными прядями, я представляю ее лицо с кошачьими глазами, совсем немного на азиатский манер. Она говорит, что в прошлой жизни была японским самураем, всегда так говорила. Я представляю ее худое тело под огромной толстовкой в три раза больше нее самой. Представляю ее пальцы, не тонкие и длинные, как мои, а короткие и квадратные, но с неизменно черными длинными ногтями. Я помню ее в каждой ее подробности, в каждом взгляде, в каждой улыбке, что навсегда запечатлена на внутренней стороне моих век.
Каково провести вечность в одиночестве?
Я не хочу знать, не собираюсь жить вечно. Я обязательно найду способ умереть, как только закончу свое дело. Я заслужу право быть рядом с ней всегда.
Но до тех пор я буду приходить сюда каждую ночь и вспоминать ее губы, мокрые и соленые от слез. Ее теплые руки. Ее громкий голос. Ее звонкий смех. Ее. Только ее в каждом ее шаге.
И когда я открываю глаза, чувствую, что за мной наблюдают. Рывком поднимаюсь на ноги и смотрю на человека, который тоже смотрит на меня. Она смотрит на меня искоса, чуть наклонив голову и прищурившись. На ее лице проступают морщины, ее пальцы перебирают воздух, и нижняя губа чуть опускается на выдохе, но она никак не может заговорить.
А еще, это не Софи.
***
Все тело ноет от боли. Нога отнимается ниже того места, где она перехвачена металлическим кольцом. Часто моргаю, привыкая к полутьме и горящей в ней лампочке. Кряхтя поднимаюсь на ноги. Охранников трое: один спит, двое смотрят на меня в упор, ждут, что же будет дальше.
Ничего особенного. Мне просто нужно отлить.
Делаю свое дело и перебираюсь в угол так далеко, как того позволяет цепь. Гремлю ею, как пес на привязи.
Охранники все еще пристально смотрят за мной. Даже не моргают, извращенцы. Хрипло смеюсь и откидываюсь на стену. Сон больше не идет. По стене ползут капли влаги. Ночь предстоит долгая.
В подвале сыро и холодно. Через час или два четвертый мятежник приносит тем троим небольшую черную коробочку, она горит красным. Переносная система обогрева - для них, не для меня. А сижу и наблюдаю за тем, как мокрицы строят семьи и последующие поколения мокриц, чтобы захватить мир.
Как же я их ненавижу. Одну за другой придавливаю ботинком, сковыриваю носком и отбрасываю хитиновые трупы подальше, но они появляются снова и снова. Мне кажется, мстят за своих родных и близких. Может, у этих низших ракообразных существ существует цивилизация покруче нашей и они умнее нас, я склонен верить в это, но не могу перестать ненавидеть их. Как и людей. Как и самого себя. Я ведь еще более мерзкий, чем все эти мокрицы с их семьями.
Время перестает измеряться в чем-либо. Оно просто тянется. Я все думаю: можно ли растянуть его настолько, что четвертое измерение напрочь прохудится и порвется наконец? Провалюсь ли я в дыру пространственно-временного континуума, исчезну ли из этого подвала, стану ли ничем?
Это было бы подарком для меня, но Вселенная никогда не дарила мне подарки.
***
Коннор бьет меня в живот, и я врезаюсь в стену, соскальзываю на пол, когда его тяжелый ботинок сталкивается с моим виском. Моя голова бьет Коннора так же, как и он бьет меня, но наши силы неравны хотя бы потому, что он ничего не чувствует. Все тело Эгла в шрамах. В его мозгу липкая серая жижа, как пленка перед его глазами. Они не видит ничего, кроме своей же злобы. И мы с ним очень похожи.
Я вскрикиваю. Скорее рефлекторно, когда от очередного удара у меня перехватывает дыхание, а в следующую секунду громкий протяжный звук хлещет из моего рта вместе с кровью.
- Давай же, кролик Роджерс, защищайся, покажи мне свою силу, - шипит Коннор, поднимая меня на ноги за ворот футболки и вновь впечатывая в стену. Я слышу, как хрустит моя шея, чувствую, как щека впечатывается в ледяной бетон. Кандалы звенят на ногах и не дают мне сбежать от разъяренного вепря. Гадкого злого мальчишки, чьи огромные пальцы так же, как и двадцать лет назад сдавливают мне горло, перекрывая доступ воздуха.
Я для него - зверь в цирке, уродец с карнавала, что отказывается показывать свой коронный трюк. Он думает, это просто - решить за Клона. Он думает, это так легко - быть зверем.