- Она все сделала правильно, хотя и была ненормальной, Ник. Она запустила колесо, которое закрутилось бы много позже, но тогда бы никто не выжил. Теперь же все изменится.
- Что изменится?! - срываюсь я. - Люди умирать перестанут? С ума сходить перестанут? Ты найдешь способ стереть память всем нам? Что?!
- Ты стал эмоционален, Доминик. Вся злость, копившаяся в тебе прежде, рвется наружу. Впусти ее и забудь о ней наконец. Приди в себя, стань ученым, каким был до взрыва! - Миллингтон становится жестким и улыбка сползает с его лица. - Перестань уже скорбеть и жаловаться, ты не вернешь всего, что ушло. Нужно думать о том, что мы можем сделать теперь.
- А мы можем что-то сделать? - усмехаюсь я.
- Изабель подтолкнула меня к идее о том, что наше поколение, то, какие страдания мы переносим сейчас - расходный материал, погрешность, необходимая жертва. Но следующее поколение станет венцом творения, если мы приложим все усилия.
- Изабель чокнутая, как и ее мать, - бурчу я.
- Это твоя мать, Ник, и постарайся не судить детали, пока не увидишь всю картину.
Мне хочется ответить что-то резкое, но слова испаряются сами собой, поэтому я недовольно мычу.
- Хотите сказать, у вас есть план?
- Кассандра помогла мне найти ответ на самый главный вопрос.
- Что будет с ребенком?
- Он выживет. Все зараженные дети будут жить.
***
Я запоминаю каждое слово, сказанное Миллингтоном, потому что в этом есть смысл. Когда он замолкает, начинаю говорить я и рассказываю о том, что такое штамм внутри меня. Его сознание, его мысли, его сущность. То, как он общается со мной через образы подсознания, о том, как каждую ночь я провожу на могиле Софи и вижу перед собой Маргарет. И в этот момент Миллингтон меняется в лице, хмурится и опускает взгляд.
Сложно прочитать его эмоции, но он смущен, раздосадован, сбит с толку. И все из-за Маргарет. Все из-за этой сумасшедшей.
- Иногда мне кажется, что я... сливаюсь с ним в единое целое, становлюсь нормальным человеком. Но потом что-то случается, и мы снова начинаем войну друг против друга. Как с этой лихорадкой. Он противится чему-то, злится.
- Что ему не нравится? - удивляется Чарльз.
- Он не понимает ваш план.
Миллингтон запускает ладонь в волосы и приглаживает их. Тяжело вздыхает, кашляет и смотрит на меня пристально, будто пытается разглядеть это злосчастное альтер-эго.
- Мятежники уже здесь.
- Но Эгл мертв.
- У них еще много предводителей. Они готовят большую кампанию. В двухстах километрах отсюда находится еще одна лаборатория, ты о ней не знаешь, и я не буду рассказывать: ты все должен увидеть сам. Они готовят нападение на нас, поэтому мне нужны люди, солдаты, обученные, ловкие. Мятежники - это стадо, но у них хорошие стратегии. У меня есть информация, что они хотят в один день атаковать до двадцати лабораторий по всей Америке. И не только лаборатории и научно-исследовательские центры. Их лучшие люди попытаются свергнуть правительство.
- Их же не может быть так много?
- Их намного больше. Сильная сторона мятежников в том, что они включили в свои ряды тысячи человек, занятых во всех сферах жизни. Это и ученые, и учителя, и программисты, и политики. Все. Я пытался вести переговоры с ними, но они не слышат мой план. Не понимают то, что так просто.
- Я тоже не понимаю, - выдыхаю я.
- Завтра. Придешь в себя до завтра? Утром отвезу тебя в Петерсвилл.
***
Меня несказанно радует тот факт, что утром мы с Миллингтоном уезжаем прежде, чем приезжает Скай. Изабель ждала его днем ранее, когда я мучился от лихорадки, но судьба решила послать на Куитлук чудовищный буран и уберегла меня от этой встречи. Вот уже второй раз.
Петерсвилл встречает нас невероятной архитектурой, статуей ангела на входе и массивными резными колоннами. Это не закрытый исследовательский центр, это целый комплекс, от красоты которого у меня замирает дыхание. Он похож на Хранилище, но в разы превосходит его по минималистичному величию, и когда я смотрю вверх, я задыхаюсь от блестящих на солнце стекол футуристических этажей.
Мы идем внутрь, и по одну сторону огромного зала я вижу людей в белых халатах, с приборами и большими папками бумаг, по другую же сторону я вижу группу детей разных возрастов. Их примерно двадцать человек, и они так удивленно косятся на меня, что в следующую секунду на меня накатывают воспоминания о приюте «Бердсай».
- Для чего все это? - выдавливаю я, боязливо оглядываясь по сторонам.
- Ты можешь сам спросить у этих детей, - отвечает Чарльз, но ловит на себе мой взгляд и тут же поспешно прибавляет: - это не «Бердсай», Ник. Здесь другие дети.
И я подхожу к ним, неуклюже машу рукой, криво улыбаюсь и говорю свое имя, которое звучит так глупо и неестественно, что некоторые из старших пацанов усмехаются.