Мы подходим к той самой двери, и через несколько секунд распахивается.
- Изабель, тут с тобой хотят поговорить, - говорит мой попутчик, и я начинаю чувствовать нарастающую уверенность.
На меня смотрят два кроличьих глаза. Делаю безмятежный вид и протягиваю руку:
- Привет. Меня зовут Ник Роджерс, и я бывший помощник доктора Скай.
***
Земля взрывается под ногами. Плиты расходятся в разные стороны, забегают друг на друга и замыкаются мерзким скрежетом. Пол вздувается, вибрирует, сваливает с ног, бросая в пасть той самой бездне, над которой Фридрих Ницше натянул свою нить.
Негде спрятаться. Негде укрыться. И я делаю шаг в пропасть.
Я едва ли успеваю открыть глаза, как перед ними проносится что-то огромное и черное, жутко воняющее гарью. Или чем-то еще.
Я вижу небо (О Господи, небо), оно утопает в черных столбах пыли. Совсем рядом, над ухом, непрестанно ругаются люди, которые тащат меня на носилках. Их голоса срывают на крики. Вопли.
Я разваливаюсь. По кусочкам. Мое тело, как и то небо, отдано во власть черного дыма. Мое тело, как то небо, клубится огнем и смертью, неминуемой, но абсурдно далекой. Я, как и то небо, не могу умереть сейчас, даже при всем желании. Моя участь, как и его - лицезреть, как умирает мир.
Я слышу выстрелы и, кажется, чувствую запах газа. Возможно, ядовитого газа. И не веря тому, начинаю молиться. Молюсь лишь о двух возможных исходах этого кровавого побоища: лишь бы мы смогли выбраться или лишь бы я смог умереть без мучений.
Но если... если сейчас упадут люди, которые держат носилки, если никто не выстрелит в меня в упор, если никто не заметит меня, я окажусь в аду на Земле. Я не хочу испытывать это снова.
Поэтому я и молюсь о двух вещах, забывая о прошлом. Теперь мне, наверное, можно.
Я ведь больше не ученый.
Закрываю глаза. Чувствую, как мимо пролетает заряд. Прошу: лишь бы в меня.
Но так и не понимаю, услышана моя просьба или нет.
Больше не чувствую ничего.
Лишь память.
***
- Капитан, я установил камеры в Хранилище, - отчеканиваю каждое слово в телефонную трубку.
- Хорошо, Роджерс. Пока все идет по плану, - голос Бэра стальной, как и всегда. По нему трудно понять, говорит ли он правду.
Нажимаю «отбой», завожу будильник и растягиваюсь на кровати: работа на три вражеские группировки одновременно изматывает.
Что же, все закончится через четыре часа, когда Хранилище сгорит дотла.
Глава 5
В голове гудит, трещит, шипит, и какой-то противный высокочастотный звук настойчиво прорывается в сознание, искривляя и уничтожая отголоски воспоминаний.
- Просыпайся, Ник, пора уже, - совсем рядом раздается голос, отчего-то знакомый, но такой раздавленный, иссушенный и безжизненный, что мое тело вздрагивает от раздающихся в голове ударов сердца.
Я открываю глаза.
Вижу лишь ржавые прутья твердой, будто камень, кровати. Железное ограждение врезается в стену пепельно-серого оттенка, переходящего в черный, а вверху, под самым потолком расползаются вдоль трещин пятна мерзкой зеленоватой плесени.
Больше моему углу обзора нечем похвастаться. Я поворачиваю голову и по-прежнему не замечаю ничего нового, лишь какое-то едва уловимое движение. Отвожу взгляд еще на пару десятков градусов влево и замечаю девушку. Она стоит у окна, густо обросшего паутиной, упершись в ветхий деревянный подоконник руками.
Имя. Мне всего лишь нужно вспомнить имя.
- Кэсси, - хриплю я и сразу же чуть громче, ломающимся от кашля голосом: - Кассандра.
- Неужто ты очнулся! - Я все еще чувствую злобную ухмылку в ее голосе, - еще один труп за сегодня, и я бы окончательно слетела с катушек.
Она оборачивается и смотрит на меня. Внутри что-то начинает бурлить и подкатывает к горлу. Я не знаю, как это сдержать и чувствую, как округляются глаза и рот открывается от удивления.
Ее лицо. Лицо, которое должно быть идеально для черной мятежной души. Лицо, на котором должна находиться идеальная усмешка. Лицо... ее лицо... Оно разделилось на две половины. Оно отныне ассиметрично: левая часть сохранила свой прежний облик, но правую рассекает глубокая царапина, которая берет свое начало прямо под глазом, а заканчивается у подбородка.
- Осколок снаряда, - как бы нечаянно бросает Кассандра, - главное, что зрение не задето. На остальное я плевала с высокой колокольни.
А глаза горят ненавистью.
- Останется шрам, - я говорю это серьезно, но звучит так, как будто слетает с губ аутиста и настолько глупо, что Кассандра начинает смеяться.