– Мама, прошу…
– Она не хотела умирать, понимаешь? Я видела такой страх в ее глазах, такую дикую, нечеловеческую панику перед тем, как она сделала это. Она могла себя остановить, лишь она. Больше не мог никто.
– Тебе нельзя нервничать, мама, – шептала я не переставая, хотя слезы текли по моим щекам, не ее.
– Все хорошо, милая. Нам станет легче. Когда-нибудь все встанет на свои места, и мы поймем, что в каждом сказанном и невысказанном был свой смысл. Правило домино, Белль: случайности не случайны. Каждая костяшка тянет за собой другую, но ведь и ее кто-то когда-то толкнул.
– Костяшки не падают сами по себе, мама. И не выстраиваются в ряд. За ними есть люди.
– За ними есть люди… – эхом повторила она и сделала долгую паузу. Морщинистая дрожащая рука коснулась моей щеки и неуклюже смахнула слезы. – Как ты так похожа на нашу Марго... Она любила тебя, Белль, но не знала, как показать это. Она сама придумала свою болезнь и загнала себя в клетку своего же разума. Своего гения. Она не успела дать тебе то, чего годами ждала от мира. Он гнобил ее, бил, уничтожал. Мир никогда не любил гениев, но она все равно любила его. По-своему. Всей душой. И он ее прощал.
– Как Ричард? – спросила я, всхлипнув.
– О, Ричард... да, он был еще тем кошмаром. Но в отличии от всего остального мира, он любил ее. Он был влюблен в ее безумие. И Марго не могла простить его за это, – мама замолчала и снова закашлялась, – мы даже не знали, что она беременна. Она просто сбежала. От него, от нас, от мира. Она так любила убегать. Бег – вот в чем была ее жизнь. Она любила приключения, движение, опасности, страх. Единственное, что оспаривало ее любовь к жизни – это пристрастие к науке. Она часто посещала пансионы для безнадежно больных, детские дома, приюты, собрания для умирающих от рака. Маргарет верила, что ее страсть к жизни может по достоинству понять и оценить только человек, стоящий на грани, – "на перилах" – мысленно добавила я, – и она хотела помочь этим людям. Хотела изобрести лекарство, которое даст им еще один шанс. Даст им еще одну жизнь. Но она ошиблась. Ужасно ошиблась, – по маминому лицу потекли слезы.
– Мама, не надо, не плачь. Все хорошо. Я... я простила тебя.
Но она лишь закрыла лицо руками и разрыдалась еще сильнее.
– Пожалуйста, мама… пожалуйста…
Ее тело дернулось. Один раз, второй. Тут же забилось в конвульсиях, пока мама как рыба открывала и закрывала рот, пытаясь поймать хоть немного воздуха.
– Помогите! – закричала я, подскакивая на ноги. – ПОМОГИТЕ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ, ПОМОГИТЕ!
Наперебой со мной заверещала аварийная сирена, и в палату ввалилось сразу несколько человек в белых халатах. Они держали в руках шприцы, капельницы и еще какие-то неведомые мне аппараты. Один подхватил меня под руки и культурно выволок за дверь, буркнув что-то вроде «Ей нужен покой».
И я осталась одна.
***
Хэл помог нам с отцом снять квартиру недалеко от больницы. Я вообще была готова поселиться хоть в соседней палате, но после нашей первой встречи с мамой, врачи поглядывали на меня с опасением и безнадежным сочувствием. Со временем я стала люто ненавидеть этот взгляд.
В тот день нам пришлось еще покататься по городу, закупаясь необходимыми вещами, но из машины я не выходила. Да и глубоким вечером плелась в квартиру очень медленно и неохотно, чувствуя себя выжатой, высушенной и брошенной.
– Если вы знали, что в основе ДНК штамма лежит мой ДНК, то в чем же была проблема? Почему вы не смогли изобрести лекарство? – спросила я у папы за ужином.
– Белль, мы пытались, клянусь тебе. Но ничего не вышло. У нас не было никаких результатов работы Маргарет, и мы не сразу поняли, что…