Закончил он не совсем твердо и обвел всех глазами, словно молил о помощи. Воображение рисовало им внезапную смерть 183 матросов и офицеров — лопается корпус, в трещины рвется вода, и стальная громадина — доселе почти совершенный, теплый и безопасный мирок — стремительно погружается в темные, холодные глубины. И взрыв — атомный котел, шестнадцать ракет, каждая со множеством боеголовок…
Наступила долгая пауза. Майерс первым нарушил молчание:
— Все системы одна за другой…
— Взорвались? — перебил Холланд.
— Не обязательно. Мы выслали в этот район три спасательных судна, но там слишком большие глубины — бортовые спасательные устройства все равно не сработают, да еще и восьмибалльный шторм… Все, что нам остается, — ждать да спустить под воду радиационные счетчики.
— А добраться до них никак нельзя? — снова спросил Холланд.
— Только с помощью батискафа, и то если погода улучшится.
— Так что надежды нет?
— Почти никакой. Вернее, совсем никакой… — Уайтинг отвернулся. — Там капитаном Тони Марсден — мы вместе учились в Дартмуте… — Он немного оправился и закончил: — Как мне докладывали, нечто подобное случилось с системой управления движением и с самолетом, разбившимся в Хитроу.
Кивок в сторону Майерса. Тот немедля вспылил:
— Какого черта вы лезете!..
Уайтинг уже полностью взял себя в руки.
— Мистер Майерс, речь идет об интересах государства. Заверяю вас, мы пользуемся самыми законными способами получения информации. Мне представляется, что разрушения изоляции на улице Найтсбридж, в Хитроу и на борту «Тритона», вероятно, носят сходный характер…
Анна Креймер понимала, что даже сейчас, на восьмом году брака испытывает благоговейный страх перед мужем. В дни ухаживания и в первые годы после свадьбы он был для нее как бы другом-великаном. Во многих отношениях муж напоминал ей отца, сурового человека с незаурядным, но высохшим в хлопотах колониальной службы умом.
Креймер с первой встречи внушал ей такой же трепет, а то, что этот выдающийся человек любит ее и хочет на ней жениться, казалось ей своего рода компенсацией за смерть отца, гасило неосознанную тоску по нему.
Поначалу они были бесконечно счастливы. Всю свою энергию Креймер направил на их семейные дела, освещая своим воображением каждый уголок ее души, целиком заполняя ее жизнь. Затем последовала его поездка в Канаду, а сразу вслед за возвращением — создание агентства в Лондоне.
Перемена в нем происходила исподволь. Агентство требовало полной отдачи сил, и Анна была горда разделить с ним его ношу. Он, со своей стороны, гордился ее заинтересованностью и был признателен ей за помощь. Они вместе разрабатывали структуру предприятия. Она присутствовала на всех организационных заседаниях, сама варила кофе, печатала стенограммы.
Копаясь в воспоминаниях, Анна пыталась установить: когда, с какой минуты все изменилось?
Она была в постели. Ушибленное плечо уже не болело, лишь слегка саднило. С семи часов она ждала возвращения Креймера. Пробило два пополуночи, а он даже не позвонил, хотя обещал вернуться пораньше. Они намечали тихо пообедать в новом яванском ресторанчике, а потом заглянуть в театр…
Так случилось далеко не в первый раз. Пожалуй, за последние два года это стало скорее нормой их совместной жизни, чем исключением. Но сегодня день был особый — годовщина их первой встречи. Они встретились при довольно памятных обстоятельствах в зале старой Лиги Наций в Женеве, куда оба приезжали на какую-то научную конференцию.
Она заранее знала: когда он вернется, то и не подумает ничего объяснять и даже не извинится. Работа для него всегда шла на первом месте и была вне подозрений, равно как и он сам.
Она пыталась нащупать ту роковую минуту, когда идея агентства и — хотя она не могла признаться в этом даже себе — ее брак с Креймером начали терять первоначальный блеск. Вероятно, это произошло после того, как на сцене появился Райт с его пластиками. До той поры они рисовали себе совсем иное будущее, увлекательное, но бесприбыльное — будущее группки ученых, решающих мировые проблемы.
Их всех тогда захватывала мысль, что наука — не замкнутая интеллектуальная сфера, что она должна служить людям. Вера в такое предназначение науки исходила главным образом от Креймера, опиралась на его глубокую эрудицию и философскую мудрость.