Наконец третий, внешний слой: желтая, скорее даже канареечно-желтая герметичная оболочка, похожая на космический скафандр; к ней прикрепляются шлем (угол обзора 210 градусов) и перчатки.
Все вместе и представляло собой изолирующий костюм высшей защиты: двенадцать слоев разных тканевых материалов. После герметизации костюм полностью предохранял находящегося внутри него человека от агентов внешней среды.
Перед тем как надеть маски, оба замялись. Нора слабо улыбнулась и коснулась рукой щеки Эфа. А потом поцеловала его.
— Ты в порядке?
— Ну да.
— А по лицу не скажешь. Как Зак?
— Мрачен. Зол. Как и положено.
— Тут нет твоей вины.
— И что с того? Главное — я лишился выходных с сыном, и этих дней уже не вернешь. — Эф приготовил маску. — Знаешь, в моей жизни наступил период, когда нужно выбирать — семья или работа. Я думал, что выбрал семью. Наверное, недодумал.
В такие моменты — а это случается обычно в самое неподходящее время, например, в кризисной ситуации — ты смотришь на человека и понимаешь, что без него тебе будет плохо. Вот и Эф видел, что поступал с Норой несправедливо, цепляясь за Келли… даже не за Келли, а за прошлое, за семейную жизнь, какой она была когда-то, и все, казалось бы, ради Зака. А ведь Норе нравился Зак. И Заку нравилась Нора, в этом не могло быть сомнений.
Однако сейчас думать об этом было недосуг. Эф надел маску-респиратор, удостоверился, что воздух исправно поступает из баллона.
Нора проверила герметичность его костюма, он — ее. Люди, работающие в биологически опасных зонах, пользовались той же системой, что и водолазы-аквалангисты. Их костюмы чуть-чуть раздувались от циркулирующего внутри воздуха. Барьер, создаваемый для внешних патогенов, был одновременно и барьером для пота и тепла, выделяемых телом человека, поэтому температура внутри скафандра могла подниматься до 40 градусов Цельсия.
— На вид — герметичность полная, — сказал Эф в микрофон с речевым управлением, установленный в шлеме.
Нора кивнула и встретилась с ним взглядом сквозь разделяющие их маски. Какие-то секунды она не отводила глаз, словно хотела что-то сказать, но все-таки передумала. Только спросила:
— Готов?
Эф утвердительно качнул шлемом.
— Тогда за работу.
После того как они вышли на летное поле, Джим Кент включил свой пульт управления на колесном ходу и установил по разным линиям связь с видеокамерами, смонтированными на шлемах Эфа и Норы. Затем прикрепил к их плечевым ремням шнуры от маленьких, заранее включенных фонариков: многослойные толстые перчатки сильно ограничивали подвижность пальцев.
Вновь подошли парни из УТБ, попытались заговорить с ними, но Эф прикинулся, будто ничего не слышит: он покачал головой и коснулся шлема рукой.
Когда они подошли к «Боингу», Кент продемонстрировал Эфу и Норе ламинированную план-схему самолета с проставленными там цифрами; цифры соответствовали номерам в списках пассажиров и экипажа, имевшихся на оборотной стороне схемы. Джим указал на красную точку, которой было помечено кресло 18А.
— Воздушный маршал, — сказал Джим в свой микрофон. — Фамилия — Шарпантье. Место в первом же ряду у выхода, возле иллюминатора.
— Понял, — ответил Эф.
Джим перешел ко второй красной точке.
— УТБ отметило еще одного пассажира, представляющего интерес. Этим рейсом летел немецкий дипломат Рольф Губерман. Бизнес-класс, второй ряд, кресло F. Он должен был принять участие в работе Совета безопасности ООН, где предполагается обсуждение ситуации в Корее. Возможно, при нем дипломатический чемоданчик, из тех, что не подлежат досмотру. Скорее всего, там нет ничего особенного, но немцы из ООН уже едут сюда, чтобы забрать его.
— Ясно.
Джим оставил их на границе освещенного круга и вернулся к своим мониторам. В самом круге было светлее, чем днем. Эф и Нора двигались, почти не отбрасывая теней. Эф первым поднялся по выдвижной лестнице на крыло, а затем по его расширяющейся плоскости продвинулся к открытому люку.
Первым он вошел и в самолет. Царящий здесь покой, казалось, можно было пощупать. Нора последовала за Эфом, и скоро они стояли плечом к плечу в начале среднего салона.
Лицами к ним ряд за рядом сидели трупы. Фонарики Эфа и Норы тускло отражались в мертвых самоцветах их распахнутых глаз.
Ни одного носового кровотечения. Ни одного выпяченного глазного яблока. Никаких вздутостей или пятен на коже. Ни пены, ни кровяных пятен в уголках ртов. Все сидели на своих местах без каких бы то ни было признаков недавней паники или борьбы. Руки свешивались в проход или лежали на коленях. Никаких явных травм.