— Ой, — сказала вдруг Лиза, глядя в сторону деревеньки. — К нам кто-то идет, как бы не погнали… А то развелось дедков с синдромом вахтера.
По пляжу брел старик, слегка приволакивая при ходьбе левую ногу. Пока они были увлечены самолетом и не замечали его появления, он подошел довольно близко. Максим на всякий случай вытащил пневматический пистолет — слишком нервное новое время сделало мир недобрым и опасным, где угодно можно было напороться на неадеквата, поэтому в заброшенных местах приходилось носить с собой оружие. Лиза, забыв свои обиды, махала рукой Кириллу, который уже спешил к друзьям.
— Что за дед, интересно? — спросил он, еще тяжело дыша после бега. — Не пограничник же, те бы уже ружьем размахивали.
— Да местный, скорей всего, — прищурилась Лиза. — Может, эстонец.
— Скажешь тоже, эстонец, — ответил Кирилл. — Больше на кавказца похож.
Старик, прихрамывая, подошел и остановился в нескольких шагах. Волосы его поседели, но, совершенно очевидно, пару десятилетий назад были черны как смоль, натянутая на скулах сухая, как пергамент, смуглая кожа потемнела не за одно поколение.
— Дедушка, — Кирилл выступил вперед. — Вам что, помощь какая надо?
Старик молчал, пристально оглядывая троицу темно-карими, почти черными глазами, слишком блестящими и ясными для его возраста — ему было никак не менее семидесяти.
— Глядит-то как, прямо чекист, — заметил Кирилл. — Дед, ты можешь человеческим языком сказать, чего тебе надо?
— А вдруг он террорист какой, — не выдержала Лиза. Максим не успел успокоить ее словами, что незачем устраивать теракт на безлюдном берегу. Старик слегка вздрогнул, повернулся к Лизе, протянул руки вверх ладонями.
— Он что-то просит? — удивился Кирилл. — Дед, голодный, что ли? Так и скажи.
Старик покачал головой и начал одной рукой, — вторая плохо ему повиновалась, — расстегивать свою куртку, чем-то напоминавшую френч.
— Тут вообще-то не жарко, — сказал Кирилл. — И не баня. Дед, ты можешь говорить?
— Sí.[1]
Это слово из уст старика, которого они уже считали глухонемым или безумным, прозвучало совершенно неожиданно.
— Да он не русский просто, — сказал Максим. — Он показывает, что у него нет оружия. Вам помочь? Вы нас понимаете?
— Да, — повторил старик уже на их языке. — Нем-но-го.
Разговор давался ему не без труда, левая половина рта не двигалась, как парализованная.
— Вы больны? — спросила Лиза. — Бедняга, у него, наверное, инсульт, он и ногу волочит…
Старик пожал плечами.
— Инсульт? — переспросил он с ударением на первом слоге. — Может быть. Может быть — саncer.
— Опухоль мозга? — Лиза уже не боялась старика и подошла ближе. — Я врач, так вам к врачу, наверное?
Старик покачал головой.
— Нет. Tarde. Надежда нет.
— Да почему же? — Лиза не отставала, старик отстранил ее рукой и, согнувшись, написал прутиком на песке:
de 4 de 2056.
— Это что за ребус? — удивился Кирилл.
— Он спрашивает, какое сейчас число, — догадалась Лиза. Она тоже нагнулась и начала чертить на песке: — Сейчас же апрель, четвертый месяц. Тринадцатое, три-над-цать. Вы один жили там?
— Sí, — кивнул старик. — Да, uno.
Все уже понемногу втянулись в беседу по примеру «Альпийской баллады», в которой каждый участник говорит на своем языке.
— Давно? Жили один? — Лиза с сочувствием смотрела на странного незнакомца.
— Нет. Сначала compañero. Он muerto.
— Жил с товарищем, но тот умер, — пояснила Лиза. — Давно? Нужна помощь, похоронить?
— Нет.
— Старик, — не выдержал Кирилл. — Помощь тебе не нужна, лечиться ты не хочешь, что надо тогда? Ты пойми, мы сейчас дальше поедем, либо ты с нами в город, либо что? Зачем ты к нам пришел?
— Да просто поговорить, он же жил один, так и рехнуться недолго, — возмутилась Лиза. Старик жестом попросил ее замолчать и повторил, старательно выговаривая каждую букву наполовину неподвижными губами:
— За-чем?
— Да, зачем?
— Аrrepentimiento, — старик произнес это слово сперва быстро, затем повторил по слогам, видя, что никто его не понимает, развел руками. — Не могу… не знать. Redemption…
— Редемшн — это английский, — вспомнил Максим. — Искупление, покаяние, да?
— Sí, — кивнул старик. Его карие глаза сверкнули ярче. — Рас-ка-я-ние.