Похоже, домой я уйду раньше, чем собирался. Сегодня ко мне пришла наша неугомонная Любасик.
— Я, Максим, так думаю, — начала она без предисловий. — Скоро же девятое мая, Победа. Дата круглая. Я так считаю, надо нам в этот раз Бессмертным полком пройти.
— Чего?
— Я, голубчик, на тебя рассчитываю, — продолжала она спокойно. — Если фото нет, просто даты и имя напиши. У тебя же предки есть?
— Я сирота.
— Ну, кто-нибудь же близкий у тебя умер? Можно таких…
— Люба! Ты понимаешь, что говоришь!
— Понимаю. Пока мы люди, можем еще своих усопших чествовать. И помнить, что победили фашизм, разве нет?
Я мог бы много чего ей сказать. И что создание ратоньеры финансировали по большому счету те же люди, что и приход к власти Гитлера, так что неизвестно, кто кого победил. И что пронести, например, доску с именем Лизы для меня все равно, что распотрошить прилюдно все наши с ней воспоминания. Я просто сказал:
— Люб, мне сорок семь, и у меня диабет. Пройду по жаре, и в следующий раз мое фото надо будет нести.
— А мне семьдесят и у меня рак желудка, — с усмешкой возразила она. — И не будет следующего раза, Максимушка. Еще десять лет, и мы не ходить, мы ползать будем. Те, кто останется.
Она ушла убеждать других. У нее своя правда, а я… Слабый я человек. Не хочу очутиться в ситуации, когда придется прилюдно плакать.
Свой дневник я отнесу к театру, куда заложили капсулу времени, там замуровывают свои записи горожане. И начну собираться в путь. Весна, самое время для последнего путешествия. Какую фразу написать в конце? Прощай, Земля, мы — были? Или: те, кто придет, не повторяйте наших ошибок? Или…
В дверь стучат, это Семен. С чего бы…
— Макс, Макс, выйди-ка. Дело у меня до тебя есть.
Над водой. Через Стикс
Максим закрыл тетрадку, свернул ее в трубочку — потом закрепит, надо поискать резинку в канцелярском магазине, — и высунулся наружу. Его комната закрывалась не на ключ, а на какую-то плохонькую щеколду, которую легко было сорвать — и ее, в общем-то, и срывали некоторые деятели, решившие, что у водителя «скорой» есть нужные им препараты. Семён же терпеливо ждал и даже дверь не дёргал, — значит, что-то серьезное ему было нужно.
При взгляде на старика у Максима защипало в сердце. Дед оделся во все новое и практичное, видимо, немало времени потратил на поиски. Так обычно собирались люди, которые чувствовали приближение смерти и готовились уходить домой.
— Ну что? — спросил Максим. — Вон каким ты франтом… Попрощаться решил, нет?
— И попрощаться, и не попрощаться… Ты мне скажи, Макс, нет тут машин, чтобы хоть худо-бедно на ходу была?
— Скорых пару штук, — пожал плечами Максим. — Ну ещё какие-то по технике, трактор один есть. Только тебе же близко. Ты ходишь нормально, молодым фору дашь, тут прямо на запад и ты дома.
— Один не хочу, — вздохнул старик, — не дойду, помру по дороге. Вот ты бы со мной не пошел?
— А больше никому не по дороге? — спросил Максим, прикидывая крюк, который придется сделать, чтобы проводить деда. И сразу же заныли колени, и не захотелось идти никуда самому.
— Да не находятся. И это, я не напрямик. Я через Крым домой пойду.
— Чего-о?
— Через Крым.
Максим не нашелся, что сказать. Только пожал плечами и съехидничал:
— Бешеному кобелю тыща километров не крюк?
— Надо.
— Это сколько ехать, если даже найти бензин! А сколько идти, если бензина не будет. Дней десять так точно.
— Макс, — укоризненно произнес Семен. — Ну, не иди, если так тяжко. Бензином бы разжиться помог. На «Скорой» же есть.
— Есть-то он есть, только кто мне его даст.
Семен поглядел еще укоризненней, чем раньше. Максим слегка разжал руку, в которой держал свернутую в трубочку тетрадь, и поплатился — тетрадка выскользнула и шлепнулась на пол.
— У тебя вон, книжка упала, — подсказал старик. Максим отмахнулся:
— А то я сам не вижу.
Пока он нагибался за тетрадкой, ему стало стыдно. Да что он, собственно, теряет? Кому нужно его время? Тогда, в ту страшную ночь, старик не уехал один, а мог бы. А сейчас… ну не все ли равно, как добираться до дома, хоть через Мадагаскар.
И эта их мечта о последнем путешествии, которая была на троих, а осталась на него одного. Сначала острая боль, как всегда при воспоминаниях, полоснула по сердцу, через секунду она сменилась привычной апатией. Ну не все ли равно, опять же, куда ехать?