— Погоди, с чего ты взял? Дай я ногу твою посмотрю.
— Чего ее глядеть?
Но Максим уже видел, что нога старика была неестественно вывернута наружу. Семен сидел, опершись на руки, как если бы собирался встать, но не вставал.
— Дай-ка я, — Максим зашел со спины, подхватил старика под мышки, попытался поднять. Результатом был только крик, полный боли.
— О, господи. Подожди тогда. Я найду какую нибудь тележку, еще что-то! Мы придумаем, мы…
— Тележка зачем?
— Ну, поедешь в ней… Как еще. Машины все, понимаешь и сам.
— Макс, — очень четко и спокойно произнес старик. — Ты говорил, таблеточки у тебя есть. Дай.
— Семеныч, — самым ужасным было даже не то, что он сразу понял, какие таблеточки, а то, что это и впрямь был лучший выход. — Ты чего?
— Того. Хоронить меня не вздумай только. Иди сразу на север, как собирался. Лучше всего вдоль трассы.
— Семеныч, погоди. Давай мы с тобой подумаем вместе…
— Чего думать? Ты не дури. Ты меня в тележке как собрался везти? Двести километров?
Максим не смог ничего ответить. Заболела голова, резко, внезапно, накатила страшная слабость.
— Ну вот, — совсем рассудительно отметил старик. — А дома, если и дотащишь меня, такие же дряхлые старики. Им еще один не нужен. Ну, Макс? Давай быстрей. А то ты мне настрой собьешь.
Он только мотал головой. Глупо, дико, чудовищно… Когда-то Семен увез его от смерти, и вот как он теперь ему отплатит.
— Макс! Ну твою ж мать!
— Семеныч, нет!
— Я тут сдохну, повезешь ты меня или нет, понимаешь?
— Значит, вместе сдохнем.
Старик ругался долго, изощренно и со знанием дела. Наконец, отчаявшись, сказал:
— Макс, у тебя же мать была? Ты бы хотел, чтоб она так мучилась?
Деревянными, чужими руками, Максим полез в нагрудный карман. Мелькнула на мгновение мысль, что недалек тот день, когда доставать таблетку ему придется для себя.
Старик протянул сухую сморщенную руку, перевернул ее ладонью вверх. Белый кружок чуть не соскользнул вниз, на песок.
— Какая-то она маленькая, — недоверчиво пробормотал Семен.
— Хватит.
— Точно она… так действует?
— Я не проверял.
— Дай запить.
Максим полез в рюкзак за водой. Семен поднял другую руку:
— Ты че? Последний глоток в жизни — и воды? Эту хрень давай.
— Так можно ли запивать спиртным?
— Давай-давай, — старик так торопился, будто ему не терпелось попасть на тот свет. — Ну, говорить я не умею… Ты же посидишь со мной, пока… — тут он все же запнулся, отвел глаза, начал моргать.
— Посижу.
Старик сунул в рот таблетку, поднял бутылку бальзама, посмотрел ее на просвет и резко опрокинул в горло. Сделал пару глотков, вытер рот — все спокойно, деловито.
— Ну, давай руку напоследок… — свободной рукой он снова поднес к губам бутылку.
— Старый пьяница, — пробормотал Максим, наклонился, пожал жесткую старческую ладонь.
Семен усмехнулся:
— Лучшая эпитафия…
И вдруг стиснул руку Максима с неожиданной силой и закашлялся. Лицо его покраснело, глаза вылезли из орбит. Максим быстро сел рядом, на песок, встряхнул старика за плечи:
— Семеныч, ну? Плохо?
Ах, Любка, чертова бабка, да что ж она подсунула?
Семен замотал головой. Вытянул руку за спину Максима и в перерывах между приступами кашля прохрипел:
— Смотри! Смотри! Ну?
Максим обернулся.
…Сначала ему показалось, что по берегу бежит какой-то зверек, довольно крупный, в половину человеческого роста. Только передвигался он как-то странно, не на задних же… не на двух же…
Этого не могло быть, этого не могло быть никогда…
Малыш лет полутора (или двух? как они выглядят, полуторагодовалые дети?) шустрый, крепкий, с непокрытой каштановой головенкой, спешил, быстро перебирая ножками. Иногда он падал, но не плакал, деловито отталкивался ручонками от песка и торопился дальше. Бежал он к морю.
Максим вскочил. Он, кажется, кричал, а может, и голос потерял внезапно, он сам не мог сообразить. Малыш пролез под сохранившимися перилами, отделявшими шоссе от пляжа. Теперь видно было, что за ним бежала женщина, но она была слишком далеко и не успела бы его перехватить.
Максим на негнущихся ногах кинулся наперерез ребенку. Он замахал руками, в панике думая, что не сможет его взять на руки — ну, у них же хрупкие косточки, небось, как их вообще берут, детей? Но останавливать никого не понадобилось, малыш, увидев незнакомого страшного грязного старика, попятился, шлепнулся на песок и заревел. Тут подоспела и его мать — смуглое испуганное лицо, гладкие щеки, блестящие глаза, черные волосы без единой сединки выбились из-под платка, — подхватила дитя на руки, подняв его высоко, чуть не к плечам. Держать ребенка ниже ей мешал выпирающий живот.