— Моя мать тогда молодая была. Молодая, как я сейчас, — рассказчик для пущей убедительности ткнул себя в грудь. Она взяла подружек и они пошли дальше, на север. Нужны были лекарства. Такие вещи, которыми лечат. Здесь есть аптеки. Там были лекарства, когда-то. Когда люди ушли из городов, они вывезли лекарства. Почти все вывезли, а что осталось, быстро закончилось. И мать пошла на север. Здесь было мало молодых мужчин. Почти не было. Поэтому старшие сказали матери: иди, Наиля. А с севера, через перешеек, приходили люди. Это были плохие люди. У них было оружие. Знаешь, что такое оружие?
Максим кивнул. У его собеседника был странный незнакомый акцент — не донская южная балачка, не северный акающий говор, не гэканье, а что-то совершенно новое. Новое человечество и новый язык? Но пока рано говорить об этом.
— Они наткнулись на плохих людей. Подруг матери убили. Она спряталась в задней комнате. Ее увидел один из этих, из плохих. Он пожалел ее. Он потихоньку вывел ее и довез до дома. Он посмотрел, как худо живет община, и остался здесь. Ему были рады. Здесь не хватало сильных мужчин… Он стал моим отцом. Сначала мать не соглашалась, говорила — надо мулла. Знаешь, кто такой мулла? Без него нельзя было жениться. Отец обегал весь полуостров. Нашел муллу. Тот прочел молитву. А потом появился я.
Молодой человек явно не привык долго рассказывать и говорил короткими, рублеными фразами.
— Мать не верила. Ты же знаешь, что случилось — люди перестали рождаться. Совсем. А тут чудо. Они не знали, почему. Моя бабушка, пока была жива, вспоминала. Она ездила к родным. Далеко, далеко, в другую страну. Она ждала ребенка. Мою мать, Наилю. Но еще не знала о том. И ей сказали — нужна прививка. Ты знаешь, что такое прививка? Когда тебя колют шприцом. Я несколько раз видел шприц. Им кололи, когда в общину пришла чума. Но лекарства уже были старые. Они не помогли. Ты знаешь, что такое чума?..
От непривычки долго рассказывать новый знакомый постоянно отвлекался от основной темы, и возвращался к ней только после дополнительных расспросов. Итак, видимо, его мать сохранила способность к деторождению из-за прививки, которую получила, еще будучи в утробе, а почему бесплодным не стал ее муж, сказать бы не смог никто. Он, чужак и пришелец из других мест, никого не мог расспросить о своем прошлом.
С появлением на свет ребенка у общины появился новый смысл жизни, а заодно и проблемы. Все дружно согласились, что никого с большой земли о чуде информировать не стоит, иначе спокойной жизни придет конец, и ни ребенка, ни его родителей они больше не увидят никогда.
Охранять свое уединение им было нелегко. На полуострове оставалось еще немало людей, периодически побережье прочесывали вертолеты, иногда правительственные, в поисках терпящих бедствие, а иногда это были и вертолеты бандитов. Такие стреляли на поражение. Со временем меньше стало и людей, и вертолетов, и скрываться стало легче.
Но теперь люди не могли довольствоваться малым, чтобы кое-как дожить свой век. Им нужно было кормить себя и, возможно, новое поколение. Многие занимались огородничеством и разводили мелкую живность, но вот хлеба им не хватало. Общинникам пришлось стать земледельцами. Засевать сразу большие площади они не могли бы физически, да и огромное поле выдало бы общину либо бандитам, либо властям. Люди пошли на хитрость: здесь засевали полоску ячменя, в другом месте — пшеницу, в третьем — кукурузу, тем более, что и семян у них было мало. На поиски необходимой техники отправился муж Наили.
— Отец мой погиб. Я его не помню. Он погиб, когда пошел тоже на север. К большому поселку. Хотел найти машины, которыми пашут землю. Он пошел не один, с ним был еще один человек. Он и видел, как отца убили. Те, вооруженные люди. И они звали его по имени — Ванька. Это полностью Иван. Ты знаешь, да? — собеседник совершенно спокойно сказал, как звали его умерших родителей. Видимо, запрет на выбалтывание имен не распространялся на умерших.
— Конечно, знаю, — вздохнул Максим, вспоминая ростовского активиста, что так и остался лежать на дне Азовского моря. А его тезку, выходит, убили его же бывшие подельники…
— Мать очень плакала. Она думала, жизнь кончена. Она боялась, я буду один. И эти, с оружием, стали приходить чаще. Но не к нашей общине, нет. Вырезали одну соседнюю. Где большой город. Дед мой говорил — древний город Кафа. Знаешь, да?
— Да. Но она, — Максим указал на молодую женщину. — Она откуда?
— Я же и говорю. Однажды с той стороны много стреляли. Потом кто-то из наших пошел и увидел женщину. Молодую, тогда еще были молодые. Она не шла, она ползла. Была вся в крови. И протянула сверток. Говорила несколько слов на другом языке: не татарский, не русский, не украинский. Может, молдавский? Может, румынский? — молодой человек произнес эти слова неуверенно, с вопросительной интонацией, будто сомневался, что такие языки бывают, или что он верно помнил их название. И, получив в ответ кивок, продолжал: