Рядом, медленно кружась в воздухе, опускалось на пол зеленое перо.
========== Над водой. Из записок мертвого человека. Дневник Максима ==========
Мою родную мать звали Екатерина.
Я вспомнил об этом сегодня, когда шел мимо храма на Извилистой. Церкви теперь почти всегда пустуют. Кроме нескольких искренне верующих, люди заходят туда редко, стоят растерянно, будто пытаются сообразить, зачем они здесь, и, не додумавшись ни до чего, уходят.
Иногда я думаю о своих кровных родителях, которых не помню. Я знаю только их имена, и что им «повезло». Последнее время это слово говорят исключительно о мертвых — повезло, отмучился. Или повезло, не застал. В этом есть доля правды, причем доля солидная.
Все посыпалось очень быстро, когда иссяк бензин. Нефть, разумеется, есть, ее полно, но производство остановилось. Не стало людей. Одновременно обвалилась и привычная энергетика. Среди людей, способных работать, не хватает знающих специалистов. Специалисты умерли. Иногда по радио мы узнаем, что происходит в других регионах. Вроде Москва еще держится со светом по часам и кое-каким транспортом. Вроде в Сибири кое-где в крупных городах тоже цивилизация еще жива. Но скоро они догонят нас. Люди не молодеют, самым младшим по сорок пять, а чувствуют они себя на все шестьдесят.
Говорят, так бывает при некоторых тяжелых болезнях — человек держится довольно долго, но с какой-то точки невозврата здоровье уходит в ноль и человек умирает. С начала бесплодия мы пережили угрозу третьей мировой, политические скандалы, экономические кризисы, безработицу, миграцию, бунты, рост преступности, а точка невозврата оказалась пройдена с простым исчезновением бензина. Да, интернета тоже не стало. Где-то, где с электричеством проблем меньше, видимо, действуют какие-то внутренние сети. Международные сайты обвалились все.
Нет, нам, как я понимаю, еще повезло. В городе соорудили несколько базовых общежитий, где и зимой топят, и вода есть. Свет дают иногда. Скоро последнее топливо придет в негодность, и мы окончательно перейдем на жизнь при лучине. Но это не так плохо, насколько я знаю, во многих населенных пунктах и такого нет. Такие города гибнут быстро, или разбегаются. Гибнут не обязательно от мародерства или голода, иногда от чумы.
Она будто почувствовала, что люди от развитой цивилизации снова скатились в средневековье, и вышла покуражиться напоследок. Через юг России (наверное, правильно писать бывшей России, сейчас все государства бывшие) новая волна эпидемии прошла лет пять назад, сразу после остановки Новошахтинского завода. Сгребали все запасы антибиотиков, шарили по пустым домам, аптекам в заброшенных городках и поселках, везде. Болезнь остановили, но осталось нас мало. Очень. Сейчас население города где-то двадцать-тридцать тысяч человек, практически как после войны. В этом есть и положительные стороны. Несколько сот тысяч человек точно не прокормились бы даже на здешней щедрой земле. Пока еще немного горючего есть, но скоро возделывать землю надо будет вручную. Мы перекопали почти все газоны и скверы в городе, опять же как после войны. С существующих полей возить продукты не на чем.
И все же, хотя мы постепенно переходим на полностью ручной труд, свободного времени у нас ужасающе много. От этого не прекращаются самоубийства. Раза два в месяц они происходят непременно. Это не считая умирающих естественной смертью. Утро начинается с простукивания дверей, откуда никто не вышел. Иногда оказывается, что хозяева прихворнули или проспали, а иногда их запихивают в мешок и везут на погост. Мешков много, их произвели еще десятилетия назад и они хорошо хранятся. А дерева жалко. Дерево мы свозим отовсюду — доски со складов, заборы брошенных домов, мебель из пустых квартир. Это пойдет на топливо. Мы не так уж плохо подготовились.
Все равно мне непонятно, зачем я живу. Давным-давно приходилось читать книгу о человеке, жившем в Германии в сороковые годы. Когда его сына убили на фронте, он начал делать антиправительственные листовки, попался, и его приговорили к гильотине. Некий доброжелатель передал ему ампулу с цианидом, герой не применял ее слишком долго, потому что хотел досмотреть до конца, как это — быть приговоренным к казни. Похоже, я тоже просто досматриваю спектакль. Кстати, тот герой ампулу потерял и его-таки гильотинировали.
Книгу надо попробовать найти, если она есть. А то их и на растопку пускали. С криками, истериками: «Да кто теперь будет это читать!». Нашлись активисты, которые отстояли право библиотек на существование, пока жив последний человек.
От безделья книги и выручают, и нет. Они рассказывают о прежней, нормальной жизни, которую мы забыли. Многие ли помнят себя в детстве? В том, которое помню я, уже не было детских колясок и малышей в песочнице. Правда, мы тогда свято верили, что это ненадолго.
Сейчас многие пишут. Без особой надежды, что кто-то это прочитает, ведь кто бы ни наследовал Землю, вряд ли он поймет наш язык. А, может быть, и никто не наследует никогда, но если это помогает людям не сойти с ума — пускай. Так же и капсулы времени могут не пригодиться. Но они дают иллюзию полезной деятельности. Так что пишу дневник и я. Я, правда, понимаю, что делаю это для себя. Но все равно сейчас нет новостей, газет, пусть будут летописи, что ли…
Разочарование с антидотом подкосило не только меня. Все посвященные (а посвященных оказалось полно) ходили, как пришибленные. В общем-то, тот безымянный старик не соврал. Находка позволила узнать немного больше о вирусе (Семен упорно называет его бактерией), как он появился, как вырвался из-под контроля. Хотя полной картины мы не узнаем никогда.
Вирус, который содержался в найденном хранилище, должен был быть не столь вирулентен, как он проявил себя сорок пять лет назад. Наверное, от этого должно быть легче. Что готовили для нас не всеобщую смерть, а только… Ну, я даже не знаю, как это назвать.
Кое-что еще до исчезновения сети, даже до понимания, что мир обречен, накопали хакеры. Получалось, что ратоньеру собирались применить в странах третьего мира, население и экономика которых стремительно росли. Запугивать ею и так перенаселенный Китай или Европу, где женщины не стремились рожать детей, было не столь эффективно. Но как-то вирус вырвался на свободу не там, где рассчитывали, мутировал и лавинообразно распространился по всему миру.
Может быть, где-то кому-то успели сделать прививку. Я не знаю. Ходят упорные слухи, что радиолюбители иногда, но с завидной регулярностью, слышат, как по радио переговариваются молодые голоса. Однажды якобы такой голос отчетливо сказал: «what does it take to kill them?».
Только, конечно, первоисточник не найти. Все клянутся, что слышали эту историю от кого-то.
А радио мы слушаем все реже. Во всем мире примерно одно и то же, где-то немного лучше, где-то хуже. Рассказывали, в Новороссийск недавно заплывал корабль из целой Канады. Моряки совершили последнее кругосветное путешествие. Что сказать, молодцы ребята. То есть, старики.
А мне вспоминаются наши планы десятилетней давности. Иногда думаю, нужно было отправиться в путь пешком, одному за всех… только кому это надо. И сил, честно говоря, нет.
Недавно видел к коридоре, как дородный старик лет под семьдесят отчитывал моего ровесника, худосочного, лысого человечка (я его слегка знал, он как-то лежал в больнице с аппендицитом). Дородный наседал, требуя что-то, худосочный отлаивался. Старик отступил, но напоследок сказал громко и зло:
— Раньше в твоем возрасте детей еще заводили, а ты тут болезного строишь!
— Раньше детей заводили, — сказал худой. — А мы стариков дохаживаем.
Он это особо голосом не подчеркивал, говорил без надрыва или упрека, но дородный старикан сразу развернулся, сник и ушел. А худосочный тип с аппендицитом увидел меня и виноватым голосом пояснил:
— Оттащить дверь на кухню… Я не лошадь, таскать двери. Пусть сам таскает.