Все же пора и мне домой. Здесь меня держит море. Я не видел его и смотреть не хочу, но я знаю — оно за горизонтом, недалеко, и знаю, что там на дне. Но на родине тоже дорогие могилы…
Самое тяжкое время года — весна. Природа расцветает и хорошеет. Солнце светит беспощадно, уносит остатки зимы, высушивает влагу, убивает тень. Обнажает все то, что разрушилось, растрескалось за зиму. Весной особенно жалко смотреть на окружающих и жутко на себя. Я давно бреюсь без зеркала. Впрочем, не я один такой. От каждой новой морщинки или седого волоса, выкрошившегося зуба, разросшейся бородавки мы впадаем в панику, как стареющая кокетка. Я кажусь себе похожим на зомби.
Казалось бы, еще несколько десятилетий у нас есть, но все закончится быстрее. Мы уже сейчас — горстка умирающих стариков…
Здоровье у меня лучше, чем можно было ожидать, но организм так или иначе сбоит весь. Я даже не о постоянной боли в спине или суставах. Краски стали тусклее — падает зрение. Слышу хуже, меня окликают по несколько раз. Осязание подводит, постоянно обжигаюсь или обрезаюсь обо что-то и замечаю не сразу. Даже обоняние. Еще недавно оно было лучше, я помню, как в салоне того «Хаммера» сразу почувствовал запах чужого пота. Теперь кажется, что весь город пропах помойкой и тленом. Может быть, не кажется? И это на самом деле так?
Похоже, домой я уйду раньше, чем собирался. Сегодня ко мне пришла наша неугомонная Любасик.
— Я, Максим, так думаю, — начала она без предисловий. — Скоро же девятое мая, Победа. Дата круглая. Я так считаю, надо нам в этот раз Бессмертным полком пройти.
— Чего?
— Я, голубчик, на тебя рассчитываю, — продолжала она спокойно. — Если фото нет, просто даты и имя напиши. У тебя же предки есть?
— Я сирота.
— Ну, кто-нибудь же близкий у тебя умер? Можно таких…
— Люба! Ты понимаешь, что говоришь!
— Понимаю. Пока мы люди, можем еще своих усопших чествовать. И помнить, что победили фашизм, разве нет?
Я мог бы много чего ей сказать. И что создание ратоньеры финансировали по большому счету те же люди, что и приход к власти Гитлера, так что неизвестно, кто кого победил. И что пронести, например, доску с именем Лизы для меня все равно, что распотрошить прилюдно все наши с ней воспоминания. Я просто сказал:
— Люб, мне сорок семь, и у меня диабет. Пройду по жаре, и в следующий раз мое фото надо будет нести.
— А мне семьдесят и у меня рак желудка, — с усмешкой возразила она. — И не будет следующего раза, Максимушка. Еще десять лет, и мы не ходить, мы ползать будем. Те, кто останется.
Она ушла убеждать других. У нее своя правда, а я… Слабый я человек. Не хочу очутиться в ситуации, когда придется прилюдно плакать.
Свой дневник я отнесу к театру, куда заложили капсулу времени, там замуровывают свои записи горожане. И начну собираться в путь. Весна, самое время для последнего путешествия. Какую фразу написать в конце? Прощай, Земля, мы — были? Или: те, кто придет, не повторяйте наших ошибок? Или…
В дверь стучат, это Семен. С чего бы…
— Макс, Макс, выйди-ка. Дело у меня до тебя есть.
Комментарий к Над водой. Из записок мертвого человека. Дневник Максима
Максим вспоминает книгу Ганса Фаллады “Каждый умирает в одиночку”.
========== Над водой. Через Стикс ==========
Комментарий к Над водой. Через Стикс
Я прекрасно понимаю, что упоминание Крыма может вызвать возмущение и желание нажать жалобную кнопку. Равно как и желание отписаться, убрать лайк, оставить гневный отзыв и проч. Это ваше право. Заранее с ним согласна. Фанфик продублирован на другой площадке.
Максим закрыл тетрадку, свернул ее в трубочку — потом закрепит, надо поискать резинку в канцелярском магазине, — и высунулся наружу. Его комната закрывалась не на ключ, а на какую-то плохонькую щеколду, которую легко было сорвать — и ее, в общем-то, и срывали некоторые деятели, решившие, что у водителя «скорой» есть нужные им препараты. Семён же терпеливо ждал и даже дверь не дёргал, — значит, что-то серьезное ему было нужно.
При взгляде на старика у Максима защипало в сердце. Дед оделся во все новое и практичное, видимо, немало времени потратил на поиски. Так обычно собирались люди, которые чувствовали приближение смерти и готовились уходить домой.
— Ну что? — спросил Максим. — Вон каким ты франтом… Попрощаться решил, нет?
— И попрощаться, и не попрощаться… Ты мне скажи, Макс, нет тут машин, чтобы хоть худо-бедно на ходу была?
— Скорых пару штук, — пожал плечами Максим.— Ну ещё какие-то по технике, трактор один есть. Только тебе же близко. Ты ходишь нормально, молодым фору дашь, тут прямо на запад и ты дома.
— Один не хочу, — вздохнул старик, — не дойду, помру по дороге. Вот ты бы со мной не пошел?
— А больше никому не по дороге? — спросил Максим, прикидывая крюк, который придется сделать, чтобы проводить деда. И сразу же заныли колени, и не захотелось идти никуда самому.
— Да не находятся. И это, я не напрямик. Я через Крым домой пойду.
— Чего-о?
— Через Крым.
Максим не нашелся, что сказать. Только пожал плечами и съехидничал:
— Бешеному кобелю тыща километров не крюк?
— Надо.
— Это сколько ехать, если даже найти бензин! А сколько идти, если бензина не будет. Дней десять так точно.
— Макс, — укоризненно произнес Семен. — Ну, не иди, если так тяжко. Бензином бы разжиться помог. На «Скорой» же есть.
— Есть-то он есть, только кто мне его даст.
Семен поглядел еще укоризненней, чем раньше. Максим слегка разжал руку, в которой держал свернутую в трубочку тетрадь, и поплатился — тетрадка выскользнула и шлепнулась на пол.
— У тебя вон, книжка упала, — подсказал старик. Максим отмахнулся:
— А то я сам не вижу.
Пока он нагибался за тетрадкой, ему стало стыдно. Да что он, собственно, теряет? Кому нужно его время? Тогда, в ту страшную ночь, старик не уехал один, а мог бы. А сейчас… ну не все ли равно, как добираться до дома, хоть через Мадагаскар.
И эта их мечта о последнем путешествии, которая была на троих, а осталась на него одного. Сначала острая боль, как всегда при воспоминаниях, полоснула по сердцу, через секунду она сменилась привычной апатией. Ну не все ли равно, опять же, куда ехать?
Семен не уходил, глядел выжидательно. Максим хлопнул дверью своей каморки:
— Ну пошли, что ли.
— Куда? На склад? — оживился старик.
— На складе нам по шее дадут. По улочкам с частными домами. Бензин искать.
Мост через Дон выглядел совсем обветшалым и заросшим мхом, если смотреть на него сверху. Особенно пугающе смотрелись ржавые металлические конструкции. На берегу застыли пустые высотки. Людей было мало, только один человек тащился с той стороны, да еще вдалеке у воды виднелись фигурки рыбаков. И все же мост держался и наверняка после смерти последнего человека простоял бы не одну сотню лет.
Семен шел медленно, иногда останавливаясь у перил. Широкая гладь реки отливала серебром. Вода в этом году поднялась высоко и подтопила набережную. Стоявшие вдоль берегов постройки и вовсе превратились в развалины.
— Вряд ли там чего будет, Макс, — сказал старик на середине моста. — Зря прошатаемся.
— Там промышленная часть города. Все-таки я подумал, сначала поглядим там.
— Так уже шарили же! Первым делом там и шарили!
— Ну не все же выскребли! — возразил Максим. Впрочем, он признавал правоту старика, но при мысли о проверке частных домов становилось неуютно. Умерших горожан не всех отыскали и не всех схоронили, и Максим до сих пор дёргался от каждой подобной находки, хотя давно пора было привыкнуть.