— Примерно.
— Дед умер последним. Совсем недавно, зимой.
Молодой человек замолчал. Видно, его простая душа не могла найти слов, чтобы рассказать чужому старику всю боль потери, когда они с такой же молодой женой остались вдвоем.
— Он много сохранил для нас, наш дед. Он не был нашим дедом, потому что не был отцом нашей матери. Ее родители умерли в первый приход чумы. Но мы звали его дедом. Он учил нас. Многому учил. Собирал книги. Собирал машины. Говорил, какие животные нам нужны. Там, дальше к западу, живут кони. Сильно к западу. Они раньше были ручными, потом одичали. Некоторые доходят сюда, но им худо тут жить. Тут мало травы, а там много людей. Надо строить еще дом в степи, чтобы держать коней.
— Ты сможешь?
— Их однажды уже приручили.
Молодой человек замолчал, глядя вдаль и, наверное, уже представляя внутренним взором прирученных коней, красивых и сильных друзей и помощников.
— А кто-нибудь из других людей, не из вашей общины, знал о вас?
— Да! — закивал собеседник. — Был человек, доктор. Он остался у нас. Он шел очень издалека, так и не объяснил, куда. Говорил, что хотел видеть мир. Правда, он плохо говорил…
Максим вспомнил слабоумного Егорку, выражавшегося преимущественно мычанием:
— То есть как плохо говорил? Как же он тогда был доктором?
— Он знал другой язык, — объяснил собеседник. — Он оставил записи на том, другом языке. Немецком. Такой есть?
Максим вздохнул:
— Есть. Эх, говорила мне мать поступать на языки… А что же он писал, хоть примерно?
— Он говорил, нам не стоит показываться людям. Нас будут исследовать, а может, захотят убить. Есть те, кто позавидует. Но тем, кто не может иметь детей, уже не помочь. Они переболели. А мы нет. У нас был… — парень задумался в поисках нужного слова.
— Иммунитет, — подсказал Максим.
— Да, так он говорил. И он говорил, что этот иммунитет сильный. Не только к той болезни. И к другим болезням легких. Вот почему мы не заболели чумой. Доктор остался здесь. Но он жил недолго. У него была астма. Нужны лекарства, нужно дышать… ингалятор. Так?
— Да.
— Ингалятора не было, — объяснил молодой человек. — Был еще человек, он шел на восток. Хотел увидеть своих родных там, дальше, где начинается пролив. Там город. Керчь. Древний город. Он обещал молчать. Но потом мы нашли его в степи. Его растерзали собаки. Это было давно, собаки еще подходили близко. Теперь их тут нет. Им нечего есть в степи.
— Понятно, — Максим вздрогнул, вспоминая встречу с псами по прибытии.
— И еще один старик жил по ту сторону залива. Один. Он держал коз, мать просила у него козу. Он тоже обещал молчать. Он был хороший человек. Хорошему человеку можно рассказать, что мы можем рожать детей.
— Дед Митрич. Он и молчал бы, если бы заговариваться не начал. И как его козы?
— Живут в загоне, — немного удивился собеседник. — Их много теперь. Приходится ходить за сеном.
— Ясно… Послушай, вы придумали уже, как назовете своего второго ребенка?
— Нет, — снова удивился парень. Мы же даже не знаем, мальчик это будет или девочка. Еще долго. Еще три месяца.
— Я могу попросить вас? То есть, я могу предложить два имени? Для мальчика — Кирилл, для девочки — Елизавета? — Максим сказал, и сам испугался, что его будут расспрашивать, почему именно эти, но парень выслушал внимательно и кивнул:
— Хорошо, старик! Это хорошие, красивые имена! Мы охотно назовем ребенка так. Только одно имя же останется… Но оно пригодится потом. Я знаю, есть много красивых имен. Неужели раньше было столько людей?
— Было.
— А сейчас — мало?
— Очень мало.
Парень пристально смотрел вдаль. Потом сказал, обводя вокруг себя рукою:
— Дед говорил, эта земля святая. Я спрашивал, почему. Он говорил — много людей погибло здесь, давно, двести лет назад.
— В Крымскую войну? Да, было такое.
— Но разве же это святое дело, когда люди погибают? Если их и так осталось очень мало.
Максим не нашелся, что ответить. Впрочем, парень ответа и не ждал. Он молча смотрел на закат.
Солнце неторопливо скользило в объятия моря. Ни одно облако не нарушало синеву небосвода. По песку протянулись длинные тени.
— Пора, — нарушил молчание молодой человек. — Скоро пора домой. Просто хороший вечер. Красивый закат. Еще немного, и мы пойдем к дому.
Закат. Его есть, кому оценить, пусть даже простыми словами… Только ох как не скоро они смогут найти сложные. Совсем скоро им придется шить одежду, ковать металл, добывать руду… А как они справятся уже с двумя малышами? А потом, наверное, с тремя?
Тем не менее, они не просят его о помощи и не предлагают остаться. И все же одни они пропадут. Да и Люба-Любасек, Рустам, сослуживцы со скорой, — разве заслуживают они умереть, не получив напоследок лучик надежды? Нет, тайну надо хранить, если и рассказывать кому-то, то только тем, кто может действительно помочь… И сначала, конечно же, посоветоваться с этими новыми Адамом и Евой. Но их все равно только двое! Только двое! Знали бы те поганцы, пристрелившие Ивана, что они натворили…
Нет, люди должны быть! И, кажется, он знает, где их искать. Суэц, Гибралтар и Панамский канал… Конечно, нелепо думать, что прививку штаммом Б людям делали примерно там же, где находились схроны, но почему бы и нет? Почему бы не искать там? Ну ладно, Атлантику теперь не пересечешь, но Средиземное море обойти можно! Может быть, это напрасная надежда, но хоть цель будет в жизни. Почему нет? Сорок семь — не старость, когда тебе наследует молодость. Теперь и на берег Азовского моря не страшно выйти. Ему есть, что шепнуть волнам…
Максим медленно встал с камня. Вечер прятал тепло за горизонт, разматывая клубок прохлады. Им и правда пора. Молодая мать наклонилась к малышу, жестами объясняя ему, что нужно сложить игрушки. Это была картинка из далекого-далекого прошлого. Скоро им будет не до игрушек, скоро их жизнь превратится в каторжный тяжелый труд…
Малыш вперевалочку пошел за мячом. Кто ты, надежда всех оставшихся людей или былинка, которая быстро завянет? Шли ли твои предки на Москву с Девлет-Гиреем или обороняли ее с Воротынским? Это неважно, главное, что оно грядет — племя молодое, незнакомое. О, если бы оно могло учиться на уроках прошлого!
Подул холодный ветер. Там, где волны накатывались на песок, из воздуха сгущался мрак. Появились контуры зеленого кафтана, длинных худых ног, шляпы, надвинутой низко на лицо. Крысолов угрюмо глядел из-под падающих на лицо соломенных волос. Он поднес дудку к губам, поворачиваясь другим боком и превращаясь в смерть, обряженную в черный балахон. Дудка вытянулась в рукоятку косы. Челюсти, лишенные мышц и кожи, защелкали в злобе. У нее был голос — лязгающий и отрывистый.
— Тебе не найти других! — зубы звонко щелкали друг об друга. — Не найти других, таких же, как эти! Между вами горы и реки! Моря и океаны! Болота и пустыни! А если они и встретятся, тем хуже для вас! Вы снова начнете плодиться и убивать друг друга! И дети снова станут для вас проклятьем! И тогда я вернусь… вернусь… вернусь…
Она подняла косу костлявой рукой. Но то была уже не коса — свирель Крысолова. Короткий гудящий звук пронесся над морем и оборвался хлопком. Ребенок с силой бросил мяч об мокрый песок. Тени над волнами больше не было. Малыш, подумав, подобрал игрушку и на всякий случай протянул Максиму.
— Ну, спасибо, — Максим не знал, как обращаться с этим пришельцем из иного мира. Неужели люди вырастают из таких? Неужели он сам когда-то был таким?
Ребенок улыбнулся блестящими аккуратными зубками, надеясь, что незнакомец предложит новую игру и оттянет неприятный момент возвращения домой. Максим наклонился к нему и сказал:
— Когда бросаешь мяч, надо говорить — штандер.
Малыш снова улыбнулся, взмахнул ручонками и неуверенно повторил:
— Тандей.
— Да. Штандер. Запомни, Адам.
КОНЕЦ.