Гус просто разрывался на части, не зная, что делать. Он понимал, что если начнет пить, то сразу потеряет голову. А когда рядом Феликс – это то же самое, что гасить пламя бензином. Вдвоем они просадили бы пятьсот пятьдесят долларов еще до рассвета, а потом, вместо того чтобы принести madre что-то красивое, вместо того чтобы принести домой какую-нибудь полезную вещь, он притащился бы сам, дурной от похмелья, с измятой донельзя шляпой и с вывернутыми наизнанку пустыми карманами.
– О чем призадумался, Густо? – спросил Феликс.
Гус покачал головой:
– Я – мой худший враг, mano
[46]
. Я как долбаный щенок, который умеет лишь обнюхивать углы и понятия не имеет, что такое «завтра». У меня есть темная сторона, amigo, и иногда эта темнота окутывает меня всего.
Феликс отпил колы из большущего, как его задница, стакана.
– Так что мы делаем в этой грязной забегаловке? Пойдем найдем себе каких-нибудь молоденьких леди.
Гус пробежался пальцем по ленте внутри шляпы, нащупал деньги, о которых Феликс ничего не знал. Может, достать сотку? Или две сотки, по одной на каждого? Вытащить ровно две купюры, не больше. Только две. Точка.
– За все надо платить, правильно, mano?
– Да, мать твою!
Гус оглянулся и увидел за соседним столиком семейство, наряженное явно для театра. Они поднялись, не доев десерт. Как догадался Гус, из-за лексикона Феликса. Судя по выражениям лиц детишек, они никогда в жизни не слышали грубого слова. Наверное, со Среднего Запада. Да пошли они! Если уж приехали в НьюЙорк и не уложили детей спать до девяти вечера, будьте готовы к тому, что они многого тут наслушаются. И навидаются.
Феликс наконец-то доел свои помои, Гус нахлобучил набитую деньгами шляпу, и они неспешно двинулись в ночь. Некоторое время шли по Сорок четвертой, Феликс посасывал сигарету, и тут до них донеслись какие-то вопли. Крики в центральной части Манхэттена слышались часто, Гус и Феликс даже шагу не прибавили. А потом они увидели толстого голого парня, который, волоча ноги, переходил улицу.
Феликс, расхохотавшись, чуть не выплюнул сигарету:
– Густо, ты видишь это дерьмо? – И он затрусил вперед, как зевака, услышавший скороговорку балаганного зазывалы.
Гус не нашел в этом ничего интересного, но последовал за Феликсом, правда все так же медленно.
Люди на Таймс-сквер раздвигались перед толстяком, уступая дорогу ему и его мучнистому обвисшему заду. Женщины визжали, смеялись, одни прикрывали глаза, другие – рот, третьи – все лицо. Группа девушек, явно незамужних, собравшихся на девичник, фотографировала толстяка на мобильники. Всякий раз, когда парень поворачивался и люди могли лицезреть его крохотный сморщенный причиндал, прячущийся в складках жира, раздавалось улюлюканье.
Гус задался вопросом: а где копы? Вот она, Америка, во всей красе. Смуглому брату не дадут спокойно отлить в темной подворотне, зато белый парень может расхаживать голым по «Перекрестку мира» и никто ему слова не скажет.
– Продулся в жопу! – выкрикнул Феликс.
Он в толпе других зевак – многие уже хорошо подшофе – следовал за уличным идиотом, наслаждаясь бесплатным цирком.
Таймс-сквер – самый яркий перекресток в мире: здесь пересекаются Бродвей, Седьмая авеню и Сорок вторая улица, на стенах высоченных зданий играют всеми цветами радуги рекламные объявления, ползут бегущие строки, и по этому гигантскому пинболу еще умудряются ехать автомобили. Огни Таймс-сквер ослепили толстяка, и он завертелся на месте, шатаясь из стороны в сторону, как спущенный с привязи цирковой медведь.
Толпа зевак вместе с Феликсом со смехом подалась назад, когда мужчина повернулся и двинулся на них. Он явно стал смелее, а если и паниковал, то самую малость, и походил, скорее, на испуганное животное, не очень-то понимающее, где находится. Плюс ко всему мужчине, похоже, досаждала боль – время от времени он подносил руку к шее, будто от удушья. Все шло хорошо, пока бледнокожий толстяк не бросился на смеющуюся женщину и не схватил ее за затылок. Женщина закричала, извернулась, и половина ее головы осталась в руке голого мужчины. На мгновение создалось впечатление, будто толстяк вскрыл ей череп, но тут же стало ясно, что дама просто лишилась своих черных наращенных кудряшек.
Столь внезапное нападение стерло улыбки с лиц зевак. Забава грозила превратиться в драку. Толстяк повернулся и шагнул на проезжую часть, все еще сжимая в кулаке искусственные волосы. Толпа двинулась следом, напитываясь злобой и выкрикивая ругательства. Феликс возглавил шествие и направился к островку безопасности посреди площади. Увертываясь от сигналящих автомобилей, Гус двинулся следом, но в стороне от толпы. Он громко взывал к Феликсу, просил его не ввязываться в это дело: ясно было, что добром оно не кончится.
Толстяк приблизился к семье, которая стояла на островке, любуясь ночной Таймс-сквер, и начал оттеснять ее едва ли не под колеса проезжавших автомобилей. Когда глава семейства вмешался, толстяк с силой ударил его. Гус узнал ту самую семью, что сидела в ресторанчике за соседним столом. Мать, похоже, и не думала защищаться – она заботилась лишь о том, чтобы прикрыть глаза детей и уберечь их от вида обнаженной мужской плоти. Толстяк схватил ее сзади за шею и прижал к своим болтающимся жирным грудям и обвисшему животу. Рот безумца открылся, будто он хотел поцеловать женщину, но… поцелуя не последовало. Рот продолжал открываться, как змеиная пасть. Раздался тихий щелчок – нижняя челюсть явно вышла из суставов.
Гус не питал особой любви к туристам, но сейчас он даже не подумал о том, что делает: в считаные мгновения парень оказался позади толстяка и обеими руками захватил его шею в «стальной зажим», напряг мышцы, пытаясь перекрыть безумцу воздух, однако шея толстяка под всеми складками жира оказалась на удивление мускулистой. Впрочем, позиция Гуса была более удачной, так что толстяку пришлось отпустить мать, которая повалилась на отца перед кричащими детьми.
Теперь Гус оказался в сложном положении. Он крепко держал голого мужчину, а тот ворочался, как медведь, и молотил его локтями. Феликс шагнул к толстяку спереди, чтобы помочь Гусу, но остановился и вытаращился на лицо голого мужчины, будто увидел что-то совсем уж нехорошее. Несколько парней, оказавшихся позади Феликса, отреагировали точно так же, другие в ужасе отвернулись. Однако, в чем было дело, Гус видеть не мог. Он чувствовал, как шея голого парня ходит под его руками волнами, и это было очень неестественно, будто толстяк хотел проглотить что-то, но это что-то перемещалось не сверху вниз, а из стороны в сторону. На лице Феликса читалось крайнее отвращение. Гус подумал, что толстяк, возможно, задыхается, поэтому чуть ослабил захват, и…
…И этого хватило, чтобы голый мужчина со зверской силой безумца врезал ему в бок волосатым локтем.
Гус упал на пешеходный островок, шляпа слетела с его головы и покатилась под колеса автомобилей. Гус вскочил, ринулся за шляпой и деньгами, но дикий крик Феликса заставил его резко обернуться. Голый толстяк с маниакальной страстью заключил Феликса в объятие, прильнув ртом к его шее. Гус увидел, как рука его друга что-то вытащила из заднего кармана. Блеснуло выкидное лезвие.
Гус подбежал к Феликсу до того, как тот успел пустить в ход нож. Он врезался плечом в бок толстяка, послышался хруст ломающихся ребер, и эта куча жира повалилась на асфальт. Феликс тоже упал. Гус увидел кровь, текущую из горла Феликса, и – вот это испугало его больше всего – неприкрытый ужас на лице своего compadre. Феликс сел, отбросил нож и схватился за шею. Гус никогда не видел его таким. Он чувствовал, что произошло – нет, не произошло, а происходило что-то ненормальное, но не понимал, что именно. И знал, что должен действовать немедленно, если хочет, чтобы его друг был в порядке.