Он стоял посреди гостиной, когда раздался дверной звонок. Времени было уже хорошо за полночь. «Если это репортер, – решил Гэри, – я наброшусь на него и убью». Вот так. Заявляться в скорбный дом в столь поздний час. Да он просто разорвет пришельца на части!
Гэри распахнул дверь, и бурлящая в нем ярость разом сошла на нет.
На коврике стояла босоногая девочка. Его Эмма.
На лице Гэри Гилбартона отразилось изумление, и он медленно опустился перед дочерью на колени. Лицо Эммы напоминало маску – ни реакции, ни эмоций. Гэри протянул к девочке руку – и заколебался. А вдруг при прикосновении дочь лопнет как мыльный пузырь и исчезнет навсегда?
Потом он все-таки коснулся ее руки, сжал тоненький бицепс. Ощутил материю платья. Дочь была – настоящая. И она была – здесь, рядом. Гэри привлек Эмму к себе, обнял, прижал к груди.
Он отстранился, вновь посмотрел на дочь, откинул пряди волос с ее веснушчатого личика. Как такое могло быть? Гэри окинул взором лужайку с поволокой тумана, оглядел улицу, пытаясь понять, кто же привез Эмму.
Подъездная дорожка была пуста. И никакого шума отъезжающего автомобиля.
Эмма одна? А где тогда ее мать?
– Эмма… – только и сказал он.
Гэри поднялся, провел дочь в дом, закрыл дверь, включил свет. Эмма будто оцепенела. На ней было платье, купленное матерью специально для этого путешествия. Надев его в первый раз, она показалась в нем такой взрослой. Один рукав испачкан грязью… а может, кровью? Гэри оглядел дочь со всех сторон, обнаружил кровь на босых ногах – а где же туфли? – царапины на ладонях, синяки на шее. И еще она была очень грязной.
– Что случилось, Эм? – спросил он, взяв ее лицо в ладони. – Как тебе удалось спас…
Волна облегчения снова прокатилась по нему – он едва не упал от избытка чувств и крепко прижал Эмму к себе, затем поднял, перенес на диван, усадил. Она была измученна и при этом оставалась странно пассивной. Так не похоже на его всегда улыбающуюся, энергичную Эмму!
Гэри пощупал лицо девочки, как всегда делала мать, если Эмма вела себя необычно, и обнаружил, что оно горячее. Очень горячее. А кожа – ужасно бледная, чуть ли не прозрачная. Гари увидел и вены, четко проступающие красные вены, которых никогда раньше не замечал.
Синева глаз Эммы, казалось, поблекла. Наверное, она получила травму головы и, скорее всего, находится в шоке.
Мелькнула мысль о больнице, но нет, Гэри больше не отпустит дочь. Ни за что!
– Ты дома, Эмма, – улыбнулся он девочке. – Все будет хорошо.
Гэри взял ее за руку, потянул, чтобы она встала, и повел на кухню. Еда – вот что сейчас нужно. Он усадил девочку на ее стул и не спускал с дочери глаз, пока в тостере поджаривались два вафельных коржа с шоколадной крошкой – ее любимое лакомство. Эмма сидела, безвольно свесив руки, и тоже наблюдала за ним, но не смотрела в упор. И кухню не оглядывала вовсе. Вообще не реагировала – никаких милых глупых историй, никакой болтовни о школе.
Вафли выпрыгнули из тостера. Он намазал одну маслом, полил сиропом, накрыл сверху второй, положил на тарелку и поставил перед девочкой. Сел и сам. Третий стул – стул мамули – по-прежнему пустовал. Но ведь дверной звонок мог вновь подать голос.
– Ешь, – сказал он.
Эмма еще не взяла вилку. Он отрезал кусочек вафли, поднес к ее рту. Девочка не разжала губ.
– Не хочешь?
Он отправил отрезанный кусок в рот, пожевал, показывая, как это делается, и предпринял вторую попытку – снова никакой реакции. Слеза скатилась по щеке Гэри. Теперь он понял, что с его дочерью произошло что-то ужасное, но решительно отогнал эти мысли.
Она была рядом, она вернулась домой.
– Пойдем.
Он повел девочку в спальню на втором этаже. Вошел в комнату, Эмма осталась на пороге. Огляделась. Вроде бы узнала, увидела что-то знакомое из далекого прошлого. Такой взгляд мог бы быть у глубокой старухи, которая каким-то чудом вернулась в спальню своей молодости.
– Тебе нужно поспать, – сказал Гэри и начал рыться в ящиках комода в поисках пижамы.