Энсель наклонился и слизнул кровяные сгустки с холодного стекла. Он ожидал, что его вновь пронзит боль, но нет, как раз наоборот: жжение во рту и горле пошло на убыль. Даже слизистая под языком поблекла, не говоря уж о том, что и боль практически сошла на нет. Постукивание тоже притихло, хотя полностью не исчезло. Он всмотрелся в свое отражение, пытаясь понять, что происходит.
Облегчение пришло лишь на короткое, безумно короткое мгновение. Горло вновь сжало, словно перехваченное чьей-то могучей рукой. Энсель оторвал глаза от зеркала.
Герти заскулила и бочком подалась от него, затрусила в гостиную. Пап на кухне царапал дверь черного хода, просясь во двор. Увидев Энселя на пороге кухни, он весь сжался. Энсель постоял – горло саднило все сильнее, – потом полез в шкафчик, где хранилась собачья еда, и достал коробку собачьего печенья «Милк боун». Зажав одну «косточку» между пальцами, как делал всегда, Энсель направился в гостиную.
Ноздри Герти раздулись, она принюхалась.
Брррум… брррум…
– Ну иди же, девочка. Возьми печенинку.
Герти медленно поднялась на все четыре лапы, сделала маленький шажок вперед, остановилась, снова принюхалась. Она инстинктивно чувствовала какой-то подвох.
Энсель, однако, оставался на месте, и это успокоило собаку. Она двинулась по ковру, наклонив голову и настороженно поглядывая на хозяина. Энсель одобрительно кивал. Биение в голове с приближением собаки усиливалось.
– Ну же, Герти! Вот умница.
Герти подошла и толстым языком лизнула печенье, задев пальцы хозяина. Потом еще раз. Ей хотелось довериться ему, хотелось получить угощение. Энсель положил на голову собаки свободную руку и начал поглаживать – обычно ей это очень нравилось. Слезы потекли у него из глаз. Герти потянулась вперед, чтобы зубами взять печенье из его пальцев, и тут Энсель вцепился в ошейник и навалился на собаку всем своим весом.
Герти принялась вырываться. Грозно зарычав, она попыталась укусить хозяина, но ее испуг только разжег ярость Энселя. Сунув руку под нижнюю челюсть Герти, он крепко сжал пасть собаки, задрал ее голову, прижался ртом к пушистой шее и впился в нее зубами.
Прокусив шелковистый, чуть сальный покров, Энсель вгрызся глубже. Собака дико завыла, а Энсель, не обращая на это внимания, прокусывал ее шерсть, кожу, мягкую плоть, и наконец в его рот хлынул горячий поток крови. Герти забилась от боли, но Энсель держал ее крепко, он все сильнее задирал собаке голову, обнажая шею.
Кровь! Он пил кровь собаки! Пил каким-то странным образом – не глотая и не переваривая. Словно у него в шее появился некий новый орган, о существовании которого он ранее не подозревал. Энсель не понимал, что творит, он знал только, что происходящее приносит ему безмерное удовлетворение. Боль уходила. И он ощущал власть. Да… власть. Он высасывал жизнь из другого существа.
Пап вбежал в гостиную и завыл. Он выл громко, печально, словно в комнате звучал скорбный фагот. Энсель понял, что это надо немедленно прекратить, пока не переполошились соседи. Он оставил на полу подергивающуюся Герти, вскочил – сила и энергия просто переполняли его, – метнулся через комнату к Папу, опрокинув по пути торшер, и настиг неуклюжего пса, когда тот попытался улизнуть в коридор.
Какое же наслаждение доставила ему кровь второй собаки! Он чувствовал, что наступил переломный момент, как если бы он был сифоном и желаемая перемена давления наконец наступила. Живительная влага, насыщая его, сама текла в рот, подгоняемая сердцем Папа.
Закончив, Энсель некоторое время тупо сидел на полу, медленно приходя в себя, возвращаясь в реальность. Посмотрев на мертвого пса, он словно очнулся, и его прошиб холодный пот раскаяния.
Энсель поднялся, увидел лежащую на ковре Герти, посмотрел на свою грудь, пощупал прилипшую к телу футболку, мокрую от собачьей крови.
«Что со мной происходит?» – недоуменно спросил он себя.
Кровь образовала на клетчатом ковре отвратительное черное пятно. Однако ее натекло не так уж и много. Только сейчас Энсель вспомнил, что пил собачью кровь.