Он начал с Герти. Подошел к ней, коснулся шерсти, зная, что собака мертва – что он убил ее! – а потом, пересиливая отвращение, закатал сенбернара в запачканный ковер. Энсель поднял сверток, через кухню вынес во двор и прошел к сараю, где они держали собак. Войдя внутрь, Энсель опустился на колени, раскатал ковер и вывалил Герти на землю, после чего отправился за Папом.
Он уложил собак у стены с садовыми инструментами. Отвращение к себе Энсель уже не испытывал. Напряжение в шее сохранилось, но зато она больше не болела. Воспаление в горле как рукой сняло. Прояснилось и в голове. Энсель посмотрел на свои окровавленные руки и, пусть с неохотой, тем не менее принял то, чего не мог постичь.
Важно то, что от содеянного ему стало явно лучше.
В доме Энсель поднялся в ванную на втором этаже, снял запачканные кровью футболку и трусы, надел старый спортивный костюм, зная, что Анна Мария и дети могут вернуться в любую минуту. Разыскивая в спальне кроссовки, Энсель почувствовал, что биение возвращается. Не услышал – именно почувствовал. И пришел в ужас, осознав, что означает такое биение.
Голоса у парадной двери.
Семья вернулась.
Энсель скатился вниз и, успев незаметно выскочить из двери черного хода, побежал по двору; под босыми ногами он ощущал травяной покров. Он убегал прежде всего от биения, которое заполняло его голову.
Энсель повернул к подъездной дорожке, но услышал на темной улице голоса. Тогда он нырнул в собачий сарай, дверь которого оставил открытой, и тут же захлопнул за собой обе створки. А вот что делать дальше, он уже не знал.
У боковой стены лежали мертвые Герти и Пап. Энсель с трудом удержал внутри вопль:
«ЧТО Я НАДЕЛАЛ?!!»
Нью-йоркские зимы искривили створки сарайной двери, так что они уже неплотно прилегали друг к другу. В щель Энсель увидел, как на кухне Бенджи наливает из-под крана стакан воды: его голова возвышалась над подоконником. Потом в поле зрения появилась тянущаяся к стакану ручонка Хейли.
«Что со мной происходит?!» – билась в голове мысль.
Энсель подумал, что сам похож на собаку – собаку, которая резко изменилась. Он стал похож на бешеного пса.
«Я заболел какой-то формой бешенства», – решил Энсель.
Раздались детские голоса. Бенджи и Хейли вышли на заднее крыльцо, освещенное лампой над дверью, и принялись звать собак. Энсель огляделся, схватил стоящие в углу грабли и быстро, бесшумно всунул черенок в ручки двери. Главное, чтобы дети не вошли в сарай. И чтобы он сам не вышел из сарая.
– Гер-ти-и-и! Па-ап!
В голосах детей не слышалось тревоги. Пока не слышалось. За последние два месяца сенбернары убегали несколько раз, вот почему Энсель вбил в пол сарая железный столб и на ночь сажал собак на цепь.
Голоса стихали, а вот постукивание в голове усилилось – это было ровное биение крови, циркулирующей в юных артериях. Маленькие сердца качали и качали ее.
«Господи ты боже мой!» – едва не завыл Энсель.
К двери сарая подошла Хейли. Сквозь щель между дверью и порогом Энсель увидел ее розовые кроссовки. Хейли попыталась открыть дверь – та тряслась, но не поддавалась.
Девочка позвала брата. Бенджи подошел и рванул дверь со всей силой восьмилетнего ребенка. Теперь затряслись даже стены, но черенок грабель все-таки держался.
Брррум-брум… Брррум-брум… Брум…
Кровь… Кровь его детей… Она звала его… Энсель содрогнулся и перевел взгляд на собачий столб. Он был закопан в землю на целых два метра и внизу укреплен бетоном. Столб был достаточно прочен, чтобы удержать двух сенбернаров, рвущихся с цепи в летнюю грозу. Энсель осмотрел полки и увидел запасной ошейник, еще с ценником. Он не сомневался, что найдет в сарае и старый висячий замок.
Энсель дождался, когда дети отойдут на безопасное расстояние, а потом протянул руку и взял с полки стальной ошейник.
Капитан Редферн, одетый в больничную сорочку, лежал на койке в шатре из прозрачного пластика. Губы его были чуть приоткрыты, лицо искажала гримаса, дышал он глубоко и натужно. С приближением ночи беспокойство капитана нарастало, поэтому ему вкололи дозу транквилизаторов, достаточную, чтобы отключить его на несколько часов. Врачи по-прежнему хотели провести магнитно-резонансную томографию. Эф притушил свет в шатре, включил ультрафиолетовую лампу и нацелил темно-синее пятно на шею Редферна, чтобы еще раз взглянуть на шрам. И вот теперь, когда верхнего света стало меньше, он увидел кое-что еще. Кожа Редферна обрела странную волнистость, вернее, волнистым было то, что находилось под кожей. И еще под поверхностью кожи проявились пятна – разных оттенков черного и серого, – как при пятнистом поражении или при подкожном псориазе.