Эф немного поотстал, затем прибавил ходу и, посвечивая фонариком по стенам тоннеля, догнал Фета.
В уголке рта крысолова торчала незажженная «Торо» — разговаривая, он любил покусывать кончик сигары.
— Ты в порядке? — спросил Василий.
— В полном порядке, — сказал Эф. — Лучше и быть не может.
— Он просто растерян. Ах, дружище, я тоже был растерян в его возрасте, а моя мама не очень-то... Ну, в общем, сам понимаешь.
— Понимаю. Ему нужно время. А время — всего лишь одна из многих вещей, которые я сейчас как раз и не могу ему дать.
— Он хороший парнишка. Обычно я не люблю детей, но твой мне нравится.
Эф кивнул — он понимал, что Василию было не просто признаться в этом.
— Мне он тоже нравится.
— Меня беспокоит старик, — сказал Василий.
Эф осторожно переступил через наваленные камни.
— Все это отняло у него очень много сил.
— В физическом смысле — да, конечно. Но есть кое-что еще.
— Поражение.
— Именно. Да. Столько лет гонялся за этими тварями, подобрался так близко — и все для того, чтобы увидеть, как Владыка выстоял и уцелел после лучшего удара, какой только мог нанести старик. Но и это не все. Есть вещи, которые он нам не говорит. Или пока еще не сказал. Уверяю тебя.
Эф вспомнил, как царь-вампир торжествующим жестом сбросил плащ, вспомнил, как его лилейно-белая плоть обуглилась в свете ясного дня, как он с дьявольским вызовом возопил на солнце, а затем пробежал по парапету крыши, спрыгнул на леса и исчез.
— Старик думал, что солнечный свет убьет Владыку. Фет пожевал кончик сигары.
— Во всяком случае, солнце обожгло эту Тварь. Кто знает, как долго она способна выносить облучение. А ты еще и поранил ее. Серебром.
Эфу повезло, хотя успех был не окончательный, а всего лишь половинчатый: нанеся удар, Гудуэдер глубоко рассек мечом спину Владыки, а когда рана попала под прямой солнечный свет, ее бока сошлись и мгновенно сплавились, образовав черный рубец.
— Если эту Тварь можно ранить, — продолжил Фет, — то, полагаю, уничтожить ее тоже можно. Правильно?
— Разве раненое животное не становится более опасным? — спросил Эф.
— Животными, как и людьми, движут боль и страх. Но возьмем эту Тварь. Боль и страх — ее привычная среда обитания. Никакие дополнительные мотивы ей не нужны.
— Один все-таки нужен. Стереть нас с лица земли.
— Я долго думал об этом. Зачем Владыке стремиться к тому, чтобы стереть с лица земли все человечество? Ну, то есть, мы же его пища. Мы его завтраки, обеды и ужины. Как только он превратит всех в вампиров, его пищевой запас — ку-ку. Если убьешь всех цыплят, яиц больше не будет.
Доводы Фета, его крысоловская логика произвели на Эфа впечатление.
— Он должен поддерживать баланс, правильно? Превратив в вампиров слишком много людей, ты создаешь чрезмерный спрос на обеды из человечинки.
— Блядская экономика на крови!
— Если, конечно, у него не заготовлена для нас другая участь. Я только и надеюсь, что у старика есть какие-то ответы. Если же нет...
— Тогда их нет ни у кого.
Они вышли к тусклой развилке тоннелей. Эф поднял повыше свою лампу черного света — ее лучи тут же выявили хаотичные пятна вампирских отходов: следы их мочи и экскрементов. Этот биологический материал люминес-цировал под воздействием низкочастотного ультрафиолета. Кричащие цвета, которые так хорошо запомнились Эфу, исчезли. Пятна потускнели. Это означало, что последнее время вампиры сюда больше не наведывались. Возможно, причиной тому была их несомненная телепатия: вампиров явно отпугнула смерть сотен их со-тварей, убиенных Эфом, Фетом и Сетракяном.
Фет поковырял своим стальным прутком в куче брошенных мобильников, возвышавшейся здесь как маленькая надгробная пирамида. Бессмысленный памятник тщете человеческой — словно бы вампиры высосали из людей жизнь, и все, что осталось от смертных, — это их устройства связи.
— Я тут размышлял кое над чем, — тихо сказал Фет. — Кое над чем из того, что сказал старик. Он говорил о мифах разных культур и эпох, которые обнаруживают схожесть базисных людских страхов. Об универсальных символах.
— Об архетипах.
— Именно это слово он и произнес. Старик рассуждал об ужасах, свойственных всем племенам во всех странах. О страхах, которые глубоко коренятся в людях по всему белу свету. О страхах перед болезнями, чумой, войной, алчностью. По мнению старика, тут штука вот в чем. А что если все эти вещи не просто предрассудки? Что если они прямо взаимоотносятся друг с другом? Не отдельные страхи, связанные между собой через коллективное бессознательное, а что-то, что имеет реальные корни в нашем прошлом? Другими словами, что если это не общие мифы, а общие истины?
Эф подумал, что здесь, в подбрюшье осажденного города, ему будет непросто переварить эту теорию.
— Ты хочешь сказать, что, по его словам, мы будто бы всегда знали...
— Да. И всегда боялись этого. Страшная, грозная реальность — реальность клана вампиров, которые живут за счет человеческой крови и поражены болезнью, овладевающей человеческими телами, — существовала издревле, и люди об этом знали. Но когда вампиры ушли в подполье или, как бы это сказать, отступили в тень, правду заболтали, и она превратилась в миф. Факт стал вымыслом. Но колодец страха уходит так глубоко, пронзая слои всех народов и всех культур, что просто взять и исчезнуть он не мог никак.
Эф кивнул — вроде бы заинтересованно, но в то же время рассеянно. Фет мог, отойдя на шаг назад, окинуть взглядом всю картину и поразмышлять о ней, в то время как Эф был не в состоянии это сделать — его ситуация, в корне отличная от Фетовой, не позволяла такого. Вампиры отобрали у Эфа жену. Бывшую жену. Отобрали и обратили ее. И теперь она с дьявольским упорством пыталась обратить свою кровинушку, своего Самого Близкого и Дорогого — их сына. Эта чума, распространяемая демонами, добралась и до Эфа — не в физическом смысле: она поразила его на глубинном, личном уровне. И теперь Эфу было трудно сосредоточиваться на чем-то еще, не говоря уже о том, чтобы теоретизировать, пытаясь оценить масштаб событий, — хотя именно к этому его и готовили как эпидемиолога. Когда что-то столь вероломно вторгается в твою личную жизнь, все высшие соображения летят к черту.
Эф ловил себя на том, что его мысли все больше, до какой-то даже одержимости, занимает Элдрич Палмер — глава «Стоунхарт груп», один из трех богатейших людей в мире, — человек, которого они распознали как главного соучастника заговора Владыки. По мере того как атаки вампиров на территории страны набирали обороты — с каждой прошедшей ночью их количество удваивалось, и, таким образом, штамм вируса распространялся в геометрической прогрессии, — дикторы новостей со всей настойчивостью говорили обратное, сводя эти атаки к «вспышкам насилия». Это было все равно что называть революцию «протестом группы лиц». Дикторы были не настолько глупы, чтобы ничего не понимать, и все же кто-то — не иначе как Палмер, человек, корыстно заинтересованный в том, чтобы вводить в заблуждение американскую публику и весь мир в целом, — управлял ими как марионетками, распоряжался средствами информации и даже взял под под свое крыло ЦКПЗ — Центр по контролю и профилактике заболеваний. Только «Стоунхарт груп», возглавляемая Палмером, могла профинансировать и осуществить такую мощную кампанию дезинформации, которая развернулась после затмения. Для себя Эф решил: если им пока было не по силам быстро одолеть Владыку, что ж, они вполне могли покончить с Палмером, который был не только стар, но и, как знали все, чудовищно немощен. Любой другой человек ушел бы в мир иной еще лет десять назад, однако несметные богатства Палмера и его неограниченные ресурсы сохраняли ему жизнь, подобно тому, как древний винтажный автомобиль поддерживается в рабочем состоянии за счет круглосуточного обслуживания. Как полагал врач, сидящий внутри Эфа, жизнь стала для Палмера чем-то вроде фетиша. Этот человек словно задался вопросом: ну, и как долго я могу протянуть?
Ярость Эфа, нацеленная на Владыку — за то, что тот обратил Келли и растоптал всю его веру в науку и медицину, — была оправданна, но бессильна: это было все равно что грозить кулаком самой смерти. Однако обличение Палмера, человеческого сообщника Владыки, послушного исполнителя его намерений, давало мукам Эфа направление и цель. Даже лучше того — оно узаконивало его жажду личного отмщения.