– Вот смотри, испортишь желудок! – гневалась бабуля и сокрушенно уносила яички в холодильник. Вторым по тяжести преступлением у нее шло опоздание на обед. Интересно, что в остальном житье-бытье на деревенских просторах являло собой образец безалаберного и безответственного отношения старших к младшим. Иными словами, присмотра за нами не было ровным счетом никакого, в связи с чем мы умудрялись влезать в совершенно немыслимые переделки. Навроде перелезания заболоченной речки по надломленной березе. На мой взгляд, ничего предосудительного, но потом меня сутки отмывали от тины и маслянистой желтой взвеси, в которой я пробарахталась около десяти минут, навернувшись с березки. Короче, мы могли творить совершенно все, чего бы не захотели. Но только если мы не нарушим неписанное правило. С половины второго до двух мы были обязаны явиться на обед.
– В этот промежуток! – каждый божий день кричала нам вслед бабулечка.
– Хорошо! – отмахивались мы и шли откапывать примеченную в лесу мину времен Великой Отечественной. Однако в промежуток между половиной второго и двумя часами мы стояли перед бабулей как лист перед травою, даже если нашелся целый склад этих самых мин. Потому что в случае опоздания бабуля взорвалась бы куда страшнее. Но в целом, такого рода контроль устраивал нас всех более чем. Эта казацкая вольница была недоступна нам с Лариком в городе, где нас выпускали гулять в парк по часам. И потом, где в городе возьмешь старые окопы и заболоченные речки? Так что эти бабушкины «промежутки» мы переносили легко и без излишней трагичности. А вот промежуток, в котором состоялась потеря подруги, был не так быстр и очевиден. Промежуток длился чуть ли не год и состоял из одной зимы, одной весны и одного лета, в течение которого я была уверена, что все в порядке. Столько лет ведь мы разлучались на каникулах, и это ни разу не создало нам проблем. И, наконец, одной осени, в процессе которой стало окончательно ясно, что порядка никакого нет. Осень, когда мы с Ленкой неожиданно стали проходить мимо друг друга, и даже не здоровались. Да что там здороваться, мы даже не кивали друг другу, не полслова, ни даже еле заметного поворота головы. Чужие люди, да и только. Как так получилось? А хрен его знает. Я же ведь тоже не поворачивалась, не кивала и не здоровалась. Наверное, в какой-то момент я предала ее, думаю, что предала. Вернее, не сколько предала, сколько изменила. Стала все меньше времени проводить с ней, все больше с другими, старшими девочками, которые учили меня быть взрослой. Они говорили:
– Что ты носишь эти уродские колготки?
– А что в них уродского? – удивлялась я, но через какое-то короткое время понимала, что да, колготки уродские и переставала их носить. А Ленка нет. Ленка не покупала тонкие капроновые колготки, потому что они были слишком дороги. Я предлагала ей свои, но она не брала. Она была гордой. К сожалению. Она предпочитала просто больше не гулять вместе по улицам, чтобы не было так, что одна идет в капроновых колготках, а у другой колени оттянуты в пузыри. Так мы стали меньше гулять. Потом я начала краситься, потом заинтересовалась женскими журналами, где обсуждалось уже на профессиональном уровне, что можно делать, носить и думать, а что нет. Ленка в это время занималась совсем другими вещами. Она увлеклась лошадьми и круглыми сутками обихаживала их на конюшне в пригороде. От нее всегда пахло стружками и еще чем-то похожим на бабулин хлев. Потом я страдала от скуки, потому что не поступила с первого раза в институт, а Ленка уже несколько лет как училась в ветеринарном училище. Мы не созванивались. Дружба, без которой, казалось, невозможно было обойтись, рассыпалась сама собой без единого выстрела. Зачахла, как цветок без полива. И мне до сих пор кажется, что если бы я делала больше, чем я делала (а я практически ничего не делала), мы бы могли быть вместе долгие годы. И это бы меня радовало гораздо больше. Потому что сейчас, после того, как я официально готовилась вступить в брак с Петечкой, мне больше всего на свете хотелось, чтобы рядом со мной посидела и помолчала она, Ленка.
– И что мне делать? – спросила бы я у нее. Она бы улыбнулась, пожала бы плечами, а потом я принялась бы трещать без умолку о том, что я чувствую, чего мне хочется (и кого), а чего мне не хочется совершенно (и кого).
– Что хочешь, то и делай. А на других наплюй – это же ведь твоя жизнь, – подвела бы Ленка итог. И тогда бы я с чистой совестью такого бы нагородила. Ой, какого бы я нагородила! Боюсь даже представить, но замужем бы я точно не оказалась. Однако обломись. Ничего такого мне никто не скажет. Ленку я не видела много лет, а Света, единственная женщина, с которой я сейчас имела возможность посоветоваться и просто поговорить, говорила и советовала ровно обратное тому, чего я хотела слышать. И вообще, мне, может, всего и надо было, что самой потрещать. Я сама для себя проговорила, разложила бы все по полочкам, навела чистоту и ясность в голове, а потом просто сделала бы все, что душа пожелает. А со Светой мне приходилось больше молчать и слушать. Рассудительная, здравомыслящая Света не давала мне и слова вставить.
– Это нелепая случайность. Ты не должна придавать ей значения, – отрезала она, чтобы сразу не дать мне придать значения встрече с Борисом.
– Но вдруг это не просто так! Вдруг это был знак. Ведь я могла бы и вовсе не встретить его до свадьбы, – слабо оправдывалась я.
– Какой на фиг знак? Он просто оказался не в том месте не в то время. Ничего удивительного! – Света напряженно делала вид, что напрягаться не от чего.
– Да? – огорчалась я. – Но все же мне не хочется выходить замуж за Петю. С Борисом все кончено, особенно теперь, когда он видел, что у меня есть другой. Но зачем мне портить Пете жизнь? Какая из меня жена? Я даже пельмени плохо варю.
– И что? Лучше портить жизнь себе? Петя – отличная партия. Работает, тебя любит до умопомрачения, заботливый, рассудительный.
– Прямо как ты, – вдруг ляпнула я. А что? Они, правда, похожи, ведь и тот, и другой свято верят в то, что лучше меня знают, что для меня лучше.
– Значит, так. Я вижу, что тебя нельзя оставлять одну не на минуту! Так что я и не буду совершать такой глупости. Я перееду до свадьбы к тебе, – заявила вдруг Света.
– Что? – ахнула я. Что это происходит, люди добрые?
– То. Или даже лучше, чтобы ты переехала ко мне. Так будет надежнее. Всего-то осталась неделя. Так, сегодня после работы будем собираться! – хлопнула ладонью о ладонь она. Я зажмурилась и попыталась скинуть с себя наваждение. Что-то во всем этом есть неправильное, что моей жизнью распоряжаются так, словно я беспомощный котенок. Скоро купят Катсан (это такой гадкий кошачий туалет) и будут ругать, если я поцарапаю обои.
– Нет уж, – резковато до грубости одернула ее я. – Жить я никуда не перееду. Спасибо, конечно, но… я как-нибудь сама.
– Почему? Я же только хочу тебе помочь, – немедленно обиделась Света. Она отвернулась от меня и принялась судорожно искать салфетку, чтобы вытереть глаза. Я тут же испытала муки совести, что задела единственную свою подругу. Потерять ее, как когда-то я упустила Ленку? Ни за что!
– Ну, что ты, не надо, не плачь.
– Я не плачу, – всхлипнула она и промокнула глаза.
– Я же вижу. Что ты так из-за меня переживаешь? Не стоит, – утешала ее я.
– Нет, стоит. Ты сейчас каких-то глупостей наваляешь, а я потом себе этого не прощу, – с излишней патетикой заявила она. И стала лихорадочно пилить пилкой ногти. Она делала вид, что не замечает меня, а на лицо поместила выражение всепонимания и всепрощения. Но я, если сказать честно, сидела и чувствовала себя распоследней дрянью. И чем больше она пилила, тем больше я ей себя чувствовала. И, как и следовало ожидать, наконец, я сломалась.
– Если хочешь, я перееду к тебе, – помчалась на попятный я. – Что, в конце концов, изменит одна неделя.
– Вот и умница, – более спокойным, чем я ожидала, тоном, кивнула Света. И успокоилась. Что не сказать про меня, потому что вечер в кругу Светиной семьи меня подкосил. Она (семья) в полном составе прыгала, орала, бесилась и не давала моей голове выудить ни одной даже самой простенькой мысли типа «пойду попью чай». Ночь я провела как в бреду, потому что на диванчик, где меня положили спать, то и дело покушались. Он стоял недалеко от холодильника, а в Светином доме, как оказалось, ночью вполне ничего себе едят и даже местами пьют. Сначала детишки лазали через меня то за соком, то за булочкой, то за колбасой.
– Ори на них, не стесняйся, – посоветовала мне Света. – А то от них и до утра не отделаешься.
– Орать на них я не умею, – огорчилась я. Хотя, я подумала, что при таком раскладе я за неделю вполне озверею и научусь. Но и на этом дело не кончилось. Когда дети, измотанные вечерними процедурами, умыванием и чисткой зубов по часам с секундомером, не менее трех минут (ей-богу, сама видела), все-таки сделали любезность и отрубились, пришел усталый и мрачный муж.