– Валяй, – кивнула я, потому что тоже душевно желала чего-то громкого, торжественного и исчерпывающего. Как бригада ОМОНа. И тут я увидела, что Андрей смотрит на меня изумленными глазами, в которых на поверхности изумления еще плещется и испуг.
– Может, сама уйдешь? – уже слабее и даже жалобнее спросил охранник, поняв, что меня можно выкурить из храма нового человека либо по добру по здорову, либо с применением подотчетных спецсредств типа дубинки. Применять ко мне дубинку старичку совершенно не хотелось.
– Да. Я обязательно уйду. И обязательно сама! – громко и демонстративно сказала я. Потом решительно выдернула свою руку из клешни охранника и гордо проследовала к дверям. Битое стекло скрипело у меня под ногами. Стояла испуганная тишина. Я приблизилась к Андрею, который побледнел и как-то мелко и противно затрясся в ожидании неизбежного. Господи, да ведь он до дрожи боится скандала. Только и всего! Спорю на сто баксов, которых у мен все равно нет, что его жена даже не подозревает о моем существовании. Вон как смотрит на меня. Взглядом молодой матери, которая случайно столкнулась с психом. В ее глазах не читалось ничего, кроме страха за ребенка. Может быть из-за ее нежного и какого-то восторженного отношения к плоду чрева своего, а может быть из-за нежелания оставлять уже теперь двух детей без его непутевого гулящего отца, так или иначе, я прошла мимо Андрея, ни на секунду не замедлив шага, даже не кивнув. Он тоже напряженно застыл, склонившись над своим сыном. Делал вид, что тому что-то попало на куртку. Когда я уже закрыла стеклянную дверь, он обернулся и встретился со мной взглядом. В его взгляде был какой-то вопрос. Скорее всего, это был вопрос «Зачем?». Зачем тебе все это надо. Хороший, кстати вопрос. Неплохо было бы и самой себе разъяснить этот вопрос. Если не найти какой-то достойной и неоспоримой причины, то получится, что я – дура набитая и доверчивая тупица. Разве этот вариант меня может устроить? Никак. И Андрею, прежде чем я его брошу, следует со мной объясниться, разве нет? И я, честно говоря, после такого нелепого нашего свидания весь вечер ждала его звонка.
– Зачем ты туда приперлась? Что ты творишь? Неужели не могла просто позвонить мне, я бы все тебе объяснил, – сказал бы он. Я бы фыркнула и притворилась, что смертельно его ненавижу и не могу слышать его голос.
– Объяснил бы что? – спросила бы я. И дальше я в тысячах вариантов проигрывала наши возможные вопросы и ответы на них. Я придумала бравурные диалоги, трагические монологи, равнодушные междометия, оскорбительные бросания трубок. Беседу по душам, наконец. Беседу, в которой мы расставим все точки над «И» и расстанемся друзьями. Я ждала этого разговора, я боялась его. Я нуждалась в нем.
– Это меня? – кричала я из комнаты каждый раз, когда звонил телефон.
– Это из собеса, – старательно отвечал отец. – Они требуют еще каких-то бумаг для получения льгот.
– А-а, – тянула я и снова уходила в себя. Так прошел весь вечер, вся ночь. И весь следующий день, как, впрочем, и все последующие дни. Андрей снова поступил как настоящий мужчина. Он струсил и не позвонил мне больше вообще. Видимо, осознав, что легкого и ни к чему серьезному не обязывающего романа больше не будет, он просто стер меня из памяти своего мобильника. А может и из своей личной, человеческой памяти тоже. Оп-ля! Вот это был вариант, которого я никак не ожидала. Несколько дней я ждала, злилась и стервенела. Потом жалела, что вообще пошла в роддом. Потом жалела, что познакомилась тогда с Андреем, под этим некстати полившим дождем. И, наконец, к концу недели я пожалела о том, что родилась на свет. После этого наступила апатия. Я не хотела есть, не хотела спать, не хотела читать.
– Может, ты заболела? – заволновалась мама, помешанная на здоровье своих птенчиков. Если мой брат, валяющийся на диване, не мог никого удивить, то я, целыми днями пролеживавшая пружины матраса пугала.
– Нет. Я здорова, – отвечала я, думая о том, как бы уснуть и проспать одним махом год.
– Если ты хандришь, тебе надо обливаться холодной водой! – сообщил мне папаша. Идея вылить на себя посреди зимы ведро холодной воды окончательно вогнала меня в депрессию. Я стала смотреть все сериалы по телевизору. Мексиканские я любила особенно, потому что от них мозг густел и превращался в карамель. Думать таким прибором было уже невозможно.
– Антонио, ты думал, что Мария родила сына от тебя, но и Рикардо думал тоже, что он от него. А на самом деле Мария родила не от тебя и не от Рикардо, а вообще ничего не рожала. Рожала я, но младенца у меня украли и отдали Марии. А я, согласно сценарию, потеряла память от удара о дверь своей палаты в больнице. И, по-моему, это была девочка. Тогда откуда этот мальчик Марии? Узнаете через триста две серии.
– Как ты можешь смотреть такую муть? – вопрошал мой брат Илларион, названный так сложно в память о героическом дедушке по папиной линии. Старший Илларион бороздил просторы мирового океана в звании капитана первого ранга. Наш папа, Михаил Илларионович, мечтая во всем повторить судьбу горячо любимого отца, всю жизнь отдавал честь и носил армейские сапоги. Но таких высот не достиг и отбыл в отставку скромным майором. Вообще, в жизни папки было немало разочарований. В моряки он не прошел по здоровью. В отличие от своего легендарного отца он категорически не выносил качку и мог пребывать на судне исключительно в бессознательном, вывернутом наизнанку состоянии. Сухопутная служба оказалась тяжелой, безденежной и бесперспективной. Взятки он давать не умел, кумовству был чужд. Отставка дала папе массу свободного времени, которое он тратил на попытки выжить на пенсию. Единственной его отрадой были мы – дети и здоровый образ жизни, которым он всех достал.
– Если уж у тебя депрессия, сдай за меня анализы. По твоим анализам мне точно больничный дадут, – оживился брат, глядя на мое тупое бессмысленное лицо.
– Пошел вон, – вяло отмахивалась от него я. Ларикова нелюбовь к труду была притчей во языцех. Участковый терапевт специально ради визитов моего бурателлы держала в кабинете поганую метлу. Его прием она вела только в крайних случаях и с анализами крови-прочего на руках. Еще в школе брату не было равных в искусстве симуляции. Он не только умел усилием воли повышать температуру и кашлять в нужных местах так, что переворачивал сердца. Однажды он путем умелого сочетания ананасового сока, льда и перца сумел добиться полной иллюзии ангины. Две недели постельного режима, он тогда остался в чистом выигрыше. – Жирно тебе будет пользоваться моими несчастными анализами.
– Злая ты. Если ты не подобреешь, тебя Бог накажет! – старательно вращал глазами Ларик.
– Не мешай мне смотреть кино, – строго посмотрела на него я. Он не повелся.
– Если бы я был главврачом какой-нибудь экспериментальной больницы, я стал бы применять эти бредни в качестве общего наркоза. Потому что в тот момент, когда твоя Мария причитает, что не может разобраться в том, кто кого родил, можно смело успеть вырезать аппендицит. Пациент бы этого даже не заметил.
Глава 3.
Арт-терапия
Многие умные (в меру) женские журналы пишут: «Ты – то, что ты ешь». Интересно, как понимать это утверждение? Что, если я ем селедку, то я – селедка? Или у меня от селедки может окислиться характер? Возможно, что и так. Во всяком случае, тех людей, которые сидят на низкокалорийных вегетарианских диетах, запросто можно вычислить в любой толпе. Лица у них – постные. Но если следовать такой логике, всю эту зиму, когда я предавалась тоске по своей так неожиданно и прозаически погибшей любви, меня бы можно было назвать чем-то типа «sweet heart». Количество сладостей, которыми я пыталась подсластить пилюлю одинокой старости и отверженности, превосходило самые смелые ожидания. Правда, сначала я ничего не замечала. Просто мне попадалась на глаза статья какой-нибудь умной журналистки, в которой говорилось о том, что плиточка шоколада в день повышает уровень чего-то там, необходимого для работы мозга. Я послушно следовала ее советам, и в доме заканчивался шоколад. Тогда в другом журнале, профессионально раздающем советы (что ясно уже из его названия), статистика утверждала, что люди, полностью отказавшиеся от сахара в три раза чаще страдают гипертонией. Я принималась заедать чай карамельками, чтобы избежать болезни. Бегом от инфаркта! Но мама не поняла и не одобрила моего порыва.
– Куда подевались конфетки? – спросила я маму как-то с утра, когда зима за окном неожиданно переквалифицировалась в еще холодное, но уже довольно достоверное подобие весны. У марта еще не получалось по-настоящему поднять температуру и растопить снег, но он весело светил ярким теплеющим солнышком и накалял наш термометр за окном до неправдоподобных цифр выше нуля.
– Как куда? Ты их все слопала! – возмущенно отреагировала мама, которая очень болезненно относилась ко всему, что касается продуктов питания.