— У вас все в норме, рядовой, — говорит он.
— Спасибо, сэр.
— Ролье, проходи сюда, — зовет меня медицинский сержант. Берет у меня пробу крови. Вручает две пробирки и крохотную пластиковую загогулинку. — Гальюн там. Сюда мочу, сюда — кал. И побыстрее, не задерживай очередь. Результаты узнаешь у своего сержанта. Все, двигай.
Я топаю на выход.
— А чего это ты без талисмана, а, солдат? Не веришь в удачу? — неожиданно поворачивается ко мне лейтенант.
Его открытая улыбка здорово располагает к себе. И смущает отчего-то. Я скованно улыбаюсь в ответ.
— Не знаю, сэр. Я недавно служу. Не успел обзавестись, — отвечаю растерянно. Я не привык, что офицер может вот так запросто общаться с рядовым, да еще из новичков. Потом спохватываюсь и обещаю: — Я его обязательно изготовлю, сэр. Сразу после стрельб.
— Да брось, я же пошутил. — Глядя на смеющегося начальника, сержанты и капрал тоже растягивают губы в гримасе, означающей проявление радости. — Талисман в обязательную экипировку не входит.
— Я все равно сделаю, сэр! — растроганно заверяю я.
— Ладно-ладно, иди. Не забывай пищу получше пережевывать. Никакой талисман тебе не нужен — вон у тебя какие бицепсы. Не то что у меня, пробирочного червя, — шутит медик.
Я выскакиваю из отсека весь красный от смущения — офицер меня вроде как похвалил, хотя и в шутку. Одеваясь, замечаю, что, действительно, почти у всех наших на шее, на коротких пластиковых шнурках висят талисманы — обычные винтовочные патроны, отполированные вручную до блеска и с именем, выгравированным на донце. Это единственное украшение, что нам позволено носить. Патроны самые что ни на есть боевые. По традиции, когда кончаются боеприпасы, такой патрон можно вогнать в ствол перед последней атакой. Перед решающим боем нам разрешают вывесить талисманы поверх брони. «Свесить шнурки», так это у нас называют. Согласен — не слишком благозвучно.
Меня встречают шутками, от которых краснеют уже и мои уши:
— Что, Жос, не выдержал смотра? Наш медик солдата без патронов за здорового не считает? Ты только в следующий раз не перестарайся — один патрон на шею повесь, а не целый ящик! Да смотри — граната не подойдет, под скафандром мешать будет!
После очередных стрельб, спросив у сержанта разрешения, я оставляю себе новенький матово-сияющий патрон. И каждый вечер после отбоя тихо и осторожно, стараясь не разбудить товарищей, полирую его об одеяло. А однажды, когда представляется случай, заскакиваю к техникам из роты обслуживания и прошу их выгравировать на патроне свое имя.
— Тебе имя полностью, или как?
— А можно?
— Можно-то можно, но на донце все не войдет — слишком длинно. Если хочешь, на боку сделаю.
— Нет. На боку не надо — подаватель заклинит. Пиши на донце. Только фамилию.
— Ну-ка, дай глянуть! — просит меня в душевой взводный сержант Сорм.
Смущаясь, я протягиваю ему сияющий цилиндрик на новеньком мягком шнурке.
— А что неплохо вышло. Красиво. Только после отбоя теперь старайся спать, а не красоту наводить.
— Спасибо, сэр. Больше не повторится, — обещаю я.
Земля на экране внешнего обзора выглядела очень занимательно. Нельзя сказать, чтобы я не видел материнской планеты раньше. Видел, конечно, видел. Во время многочисленных тренировочных высадок на полигоны Луны яркий бело-голубой шар часто висел, казалось, над самой головой. Но сейчас все было по-другому. Из голубого шара Земля превращалась в гигантскую чашу, дымка облаков укутывала ее края, и, чем ниже мы опускались, тем больше казалось, что мы падаем на дно океана; материки раздвигались, будто живые, приобретали цвет, и постепенно голубой цвет над Африкой сменялся коричневым и буро-зеленым. Наш бот ощутимо трясло, это чувствовалось, несмотря на усилия гравитационных демпферов. Экран внешнего обзора по временам слегка расплывался от перегрузок, и лейтенант Бейкер Восьмой — его тоже перевели в первый взвод, — подбадривал нас по внутренней связи. Все это было несколько непривычно. До этого мне не приходилось совершать высадку на планету с атмосферой.
Состояние легкой отрешенности, сопутствующее ситуации, приближенной к боевой, охватывало меня. Я уже говорил — чувство страха у легионера отсутствует. Настороженность и трезвая оценка ситуации вполне заменяют его. Любуясь цветными видами, я прокручивал в голове варианты действий при повреждении бота зенитным огнем и повторял условия вводной. Лейтенант должен знать, что я спокоен. И командир отделения, сержант Васнецов Пятый, тоже. Я — самый молодой солдат в его отделении. Сквозь тусклые блики на лицевой пластине сержантского шлема я угадываю его напряженный взгляд. Он делает успокаивающий жест правой рукой, одной лишь ладонью — остальное намертво зафиксировано во избежание травм при торможении.