Утром его отыскал Мирон.
- Федорин, живой! – радостно закричал он, увидев Степана. – Я тебя весь день ищу, все роты уже обегал. Никто ничего не знает, кругом бардак. Что случилось, и где Елизаров?
- Ни на один твой вопрос я не отвечу, Мирон. Нас накрыла артиллерия: то ли наша, то ли немецкая - ничего не помню. До этого мы были вместе, а когда я очнулся, его уже и след простыл.
- Эх, - нахмурился Мирон, - что же вы со мной-то не ушли? Вишь, как все обернулось. Жаль, если убило поручика, но сдается мне, из семи его жизней штук пять еще осталось. Ты это… Может, тебе надо чего?
- Дай воды испить, - попросил Степан, - и цигарку, если есть.
- Ты ж не куришь?
- Теперь курю.
Мирон протянул ему свою флягу, затем прикурил папиросу и сунул Степану в зубы.
- Ну, бывай, Федорин! Выздоравливай. Даст Бог, еще свидимся.
Они попрощались. Отойдя на несколько шагов, Мирон вдруг остановился и крикнул вслед удалявшейся санитарной двуколке:
- Степан, я аккумуляторы от станции капитану Прохорову передал.
Тот в ответ махнул рукой и закрыл глаза. «Какая теперь разница», - подумал он.
Ему хотелось потерять сознание, чтобы забыть о боли. Она непрестанно мучила его, но долгожданное забвение так и не наступало. Временами он вспоминал свой дом; видел Христину и сына Алексея: почему-то уже взрослым парнем. Это помогало ему на время отвлечься. Солдатам, лежавшим рядом, приходилось еще труднее, и Степан терпел, как мог.
- Повезло тебе, Федорин, - однажды сказала ему Евдокия Белозерова, когда он очнулся на больничной койке. Она смотрела на него все теми же уставшими, в темных кругах, глазами. – Еще немного, и осколок достал бы до позвоночника. А так только по ребрам скользнул и легкое зацепил. В рубашке ты родился.
- Рация меня спасла. На нее весь удар пришелся, - тихо прошептал он. - Скажи, где Елизаров?
Она лишь измученно улыбнулась, легонько дотронулась ладонью до его плеча, и ушла. Про поручика никто ничего не слышал - он считался пропавшим без вести.
Воспоминания Степана прервались чьим-то пронзительным криком.
- Немцы окружают! Бегите!
Стало твориться невообразимое: всё куда-то понеслось, закружилось, а звуки слились в какую-то безумную какофонию. Вдалеке послышалась пулеметная очередь, а затем частая ружейная стрельба. Пули стали гвоздить пространство, уничтожая на своем пути все живое. Лошадь, тянущая повозку с ранеными, рухнула на землю и забилась в конвульсиях. Степан, превозмогая боль, выбрался из человеческой кучи и посмотрел вокруг: всё напоминало муравейник, на который нечаянно наступили сапогом. Оглянувшись назад, увидел немецкий броневик, стреляющий на ходу из пулемета, а за ним бегущую цепь солдат. Сама смерть приближалась к нему, но он решил встретить ее достойно. Не для того, чтобы после о нем вспоминали как о герое, нет – для себя. Он оглянулся и увидел недалеко от повозки убитого солдата, возле которого валялась винтовка. Степан сполз на землю, поднял оружие, перезарядил и, прислонившись к борту телеги, выстрелил. Руки слушались плохо, и он промазал. Вновь передернул затвор. И тут, словно дождь застучал по консервной банке. После что-то ухнуло и в лицо ему полетели щепки и земля. Все вокруг обволокло густым едким облаком. Мир исчез, и Степан в очередной раз полетел в бездонную пропасть. Он почувствовал удар от столкновения с чем-то огромным, но тело ему как будто уже не принадлежало. Забытье, которого он так долго ждал, наконец-то наступило.
3
Он очнулся под открытым небом. В необъятных воздушных просторах, словно белый пух, витали облака. Вот сейчас он повернет голову и увидит порог своего дома. На крыльце, наверняка, сидит отец и, щуря на него улыбающиеся глаза, курит махорку - он даже ощутил её горьковатый запах. Вот только непонятно, кто это говорит по-немецки?