- Смотри, Ганс, русский очнулся. А ты уверял меня, что он умрет.
- Значит, я ошибался. Другие-то, что находились в повозке, умерли.
- И что теперь с ним делать?
Раздался смешок.
- Может пристрелить? Нам своих раненых девать некуда.
- Ну, если он не сможет сам подняться, пусть здесь и остается, среди мертвецов. Русские за ними уже не вернутся.
Степан повернул голову и увидел говоривших людей. Один из них, судя по повязке с крестом и френчу без знаков отличий, являлся врачом, а второй – офицером. Последний наклонился к нему и спросил по-русски, с трудом выговаривая слова:
- Солдат, ты можешь идти?
Степан скрипнул зубами от боли, пронзившей спину толстой и длинной иглой.
- Могу, - ответил он на немецком, - дайте минуту.
- О, - присвистнул обер-лейтенант, переходя на родной язык, - где ты так хорошо выучился говорить?
- Мы тоже не дураки, - зло процедил Степан, - в университетах учимся.
- О да, - офицер почему-то рассмеялся. – Вы не дураки.
Степан сумел подняться на ноги и теперь угрюмо, исподлобья смотрел на обоих. Голова немного кружилась, и от этого его тошнило и пошатывало. Странно, он не испытывал ненависти к этим двоим, хотя вроде и должен был. Какой-то голос нашептывал ему: «Чего же ты медлишь, трус? Ты должен броситься на офицера и перегрызть ему глотку. Это твой враг. Убей его и умри как герой».
Да, если бы сейчас он штурмовал окопы противника, то так бы и поступил. Наверняка, этот молодой розовощекий офицер, таскавший рядом с сердцем фотокарточку симпатичной фройляйн, тоже бывал в сражениях и убивал, но ведь и сам Степан поступал не лучше. И не потому, что ему это нравилось, нет. Просто в пылу боя он не мог иначе. И никто не мог. Теперь же он оказался в непривычной для себя обстановке: враг, который обычно бросался на него с перекошенным от ярости лицом, теперь спокойно разговаривал с ним, и от этого русский унтер-офицер чувствовал себя растерянно. К тому же, боль в спине не давала ему покоя, грязные бинты кровоточили, от жажды пересохло во рту, а живот сводило судорогой. И он сдался, хотя и так уже находился в плену.
По команде обер-лейтенанта к нему подошел солдат и отконвоировал в лагерь, представлявший собой кусок земли, огороженный столбами и колючей проволокой. Пленных туда набили столько, что плюнуть было нельзя: обязательно в кого-нибудь попадешь. Степан, не в силах держаться на ногах, облокотился на колючую проволоку и тут же получил прикладом по пальцам.
- Э, братец, ты лучше так не делай, - незнакомый солдат придержал его и протянул флягу. – На вот, попей.
Степан с жадностью припал к стеклянному горлышку. «Если выживу, непременно сбегу», - зло подумал он и почувствовал, как в его жизни вновь родился какой-то смысл. Вечером состоялся долгожданный ужин, состоявший из тарелки водянистой каши, сухаря и кружки кипятка. После явился знакомый ему врач и сделал перевязку - настроение Степана немного улучшилось. Как-то незаметно стемнело. Вокруг лагеря начали зажигаться костры, возле которых маячили силуэты часовых. Часть заключенных куда-то увели, и теперь места стало больше. «Ничего, - подумал Степан, глядя на подмигивающие из бесконечности звезды, - я еще живой. Живой!» Спали вповалку под открытым небом. Непомерная усталость утащила Степана в беспокойное море сна, одолев и боль в спине, и ночной холод.
Последующее утро и все дальнейшие события, происходящие с ним в плену, казались мучительным бредом. Дни сливались друг с другом, сдавливая в тисках серой беспросветности и тоски. Степан смутно припоминал душные и вонючие вагоны, несущие его куда-то вглубь Германии; построения на полустанках; бесконечные переклички; допрос в каком-то мрачном помещении при свете керосиновой лампы, где его били ногами по голове. Степан держался изо всех сил, храня память о доме, о сыне. «Ты должен выжить!» - стучало в его висках. Эта простая формула объясняла смысл всех его душевных и физических терзаний. Теперь ему не требовалось мучить себя размышлениями о сути произошедшего и копаться в философских учениях, путающих мысли. Надо было просто выжить, и все. После были провонявшие сырые бараки, изнурительные работы в угольных шахтах, а потом на строительстве железной дороги; постоянные недоедания; сыпной тиф, отправивший в могилы больше половины его бригады. Долгие месяцы Федорин не оставлял мысли о побеге и надеялся, что его отправят куда-нибудь поближе к линии фронта. Пока же, в глубине чужой территории, это не представлялось возможным. Все способности, которыми он обладал в самом начале похода русских войск в Восточную Пруссию, остались при нем. Ему удалось из подручных материалов собрать радиоприемник. Диод он изготовил из сплава свинцового порошка и серы, конденсатор из консервной банки, а провода, катушку индуктивности и антенну из кусков проволоки. Постоянно рискуя, он прослушивал по ночам радиоэфир, и иногда ему удавалось перехватывать переговоры немецких штабов. Каждый раз, среди шума и потрескиваний, он с надеждой искал сигнал русской радиостанции и верил, что Россия не забудет своих верных сынов, страдающих в серой неволе. Были из них и те, что уже пытались бежать, но их непременно находили - не без помощи местных жителей, и у всех на глазах расстреливали. Однажды, не в силах более терпеть унижения, Степан и еще около сотни солдат отказались работать. Переодевшись в чистое белье, они коротко помолились и выстроились перед бараком в ожидании казни. Но немцы, подивившись такой силе духа, расстреливать их не стали, ограничившись подвешиванием каждого десятого к столбу с вывернутыми за спину руками.