- Алексей Петрович, - с укоризной выговаривал ему Егор Прохорович, - ну неужели вам не надоело жить, подобно затворнику? Пора уже выбираться на свет из вашей зашторенной квартиры. В темноте ведь все предметы кажутся серыми, но это же обман: мир полон красок!
- Да бросьте, Егор Прохорович, - усмехнулся в ответ Белозеров. – Мне сейчас неудобно перед вашей многоуважаемой супругой, ведь она наверняка подумала, что перед ней сам граф Дракула. Поэтому, дабы развенчать о себе все мистические домыслы, мне, судя по всему, придется принять ваше предложение.
Елизавета Леопольдовна улыбнулась.
- Вы зря беспокоитесь, Алексей Петрович, что я могла как-то неправильно о вас подумать, - произнесла она мягким и приятным голосом. - Егор Прохорович достаточно много рассказывал мне о ваших расследованиях, и после его слов я смогла прийти к заключению, что вы неисправимый реалист и совершенно не склонны к мистицизму. К тому же я заметила, что в отличие от множества людей у вас абсолютно отсутствуют клыки. Поэтому я очень рада, что вы приняли наше предложение и отпразднуете Рождество вместе с нами.
Белозеров любезно поклонился; Елизавета Леопольдовна протянула ему руку, и он поцеловал ее.
- Да, - спохватилась женщина, - если вы не станете возражать, Алексей Петрович, я приглашу свою подругу.
- Я не вправе запрещать вам этого, - ответил он.
И вот – канун Рождества, Сочельник. Белозеров и Миронов освободились с работы пораньше. В квартире у Егора Прохоровича, еще недавно имевшей печальный вид холостяцкого жилища, теперь все сияло чистотой и пахло ёлкой, которая с подвязанными ветвями стояла в углу и терпеливо дожидалась, когда ее расправят и начнут наряжать. Рядом, на полу, лежала деревянная крестовина.
- Сам выстругал, - похвастался Егор Прохорович.
Елизавета Леопольдовна встретила их в коридоре, извинилась за свой домашний наряд и вновь устремилась в кухню, успев сделать распоряжение:
- Егор Прохорович, напоите Алексея Петровича чаем.
Как только она скрылась из виду, с кухни стали доноситься звуки, свидетельствующие о весьма кипучей кулинарной деятельности.
Мужчины проследовали в гостинную. Посреди неё располагался стол, застеленный белой накрахмаленной скатертью, с каждой стороны которой стояла чистая тарелка и лежало по нескольку столовых приборов, а центральную часть занимал большой медный самовар и вафельница, заполненная печеньями; на спинках стульев лежали сложенные в несколько раз чистые полотенца. Скромное убранство комнаты завершал сервант, два кресла и диван, рядом с которым стояла большая картонная коробка с ёлочными украшениями.
- Егор Прохорович, - заговорчески зашептал Белозеров, - наверняка ваша супруга рассказала своей подруге… Кстати, как ее зовут?
- Любовь Павловна.
- Замечательно. Так вот, наверняка она сказала Любови Павловне, что я отъявленный холостяк и совершенно свободен для новых отношений.
- А разве это не так, Алексей Петрович? – изумился тот.
Белозеров украдкой оглянулся на дверь, ведущую в кухню.
- Помните, я рассказывал вам о помещице, с которой познакомился в отпуске?
Егор Прохорович уставился на него как баран на новые ворота:
- Так это же еще до войны было, Алексей Петрович. - И тут его словно осенило: - Постойте-постойте, - он стукнул себя ладонью по лбу, - это не та ли дама, что месяца три назад явилась прямо в отделение? Хотя, нет – по слухам она гораздо моложе той женщины, о которой вы мне рассказывали.
Белозеров устало вздохнул и покачал головой.
- Даже за стенами полиции невозможно укрыться от сплетен, - посетовал он. - Это была моя дочь, Евдокия.
Егор Прохорович даже присвистнул:
- Вот это да! И… - тут он замялся, вспомнив, насколько болезненна для его коллеги данная тема, но Белозеров сам завершил начатую фразу:
- ... мы с ней подружились.
- Да вы что, Алексей Петрович, - искренне обрадовался Миронов, – вот это новость! Я очень рад за вас. Эх, кабы уже можно было, - он с тоской посмотрел в сторону серванта, в котором дожидалась своего звездного часа бутылка шустовского коньяка. – А что же насчет той помещицы?