- Ведь все это дается не просто так? – спрашивал он сам себя, стуча зубами и оглядываясь на враждебные, как ему казалось, заросли оврага.
Тем временем приближалась ночь, которая обещала стать холодной. Уже через час Степан почувствовал себя вконец разбитым и больным. Его начал сотрясать сильный кашель, раздирающий изнутри грудь. Он трясся как осиновый лист. Силы быстро оставляли его.
- Надо уходить отсюда, - решил он, - теперь уже все равно.
Он плохо помнил, как ему удалось выбраться из оврага, но вскоре увидел маячившее вдалеке окошко деревенской избы. Оно светились ласковым манящим светом. Окликни его сейчас часовой, он не остановился бы, в своем полусознательном стремлении вырваться из тьмы и холода. Сейчас он походил на мотылька, летящего на огонь.
2
В августе 1919 года группа белогвардейских войск из состава Добровольческой армии А.И.Деникина двигалась к Киеву. Город на тот момент находился под властью большевиков и защищался силами двух красных армий. По численности они значительно превосходили белогвардейские войска, во главе которых стоял царский генерал Н.Э.Бредов[3]. Именно с его передовыми частями и столкнулся в тот роковой день отряд комиссара Воронова. Большевики пытались остановить наступление белогвардейцев, но успеха не имели, и Киев пришлось оставить. К тому же с другой стороны к городу подходила еще одна армия - Петлюры. В Киеве украинские и русские войска встретились, но генерал Бредов, вместо того, чтобы объединить усилия против общего врага, пошел на конфликт и заявил, что «Киев, мать городов русских, никогда не был украинским и не будет». К сожалению, подобная прямолинейность была присуща Белому Движению, основу которого составляли царские офицеры, далекие от политики и стоявшие за «единую и неделимую Россию». Большевики же, когда это требовалось, обещали все, что угодно и с такой же легкостью забирали обещанное обратно. Как бы то ни было, это помогло им одержать победу над своими врагами.
Дверь избы оказалась заперта и Степан, собрав последние силы, стал скрести по ней ногтями. Внутри послышался тихий шорох, лязгнул откидываемый крючок, и дверь со скрипом отворилась. Степан уже ничего не соображал и, теряя сознание, свалился словно мешок на порог избы.
Когда он очнулся, то увидел, что лежит на полу, привалившись к бревенчатой стене, а над ним склонилась какая-то женщина. Из-за ее спины, отодвинув занавеску, таращились с печки две пары испуганных и одновременно любопытных детских глаз.
- Что же мне с тобой делать? – кусая губы, бормотала женщина. – Горе мне, горе! Если белогвардейцы сюда заглянут, мне конец. А детишек-то я на кого оставлю? Сгинут ведь. О, горе мне!
Степан сделал попытку подняться. Женщина, закрыв рот ладонью, смотрела на него и в каком-то смятенье качала головой. Опираясь на стену, Степан стал продвигаться к двери, шатаясь и едва не валясь с ног. Он хотел уйти, но когда дошел до порога, хозяйка вдруг опомнилась, побледнела и опрометью кинулась к нему, нырнув под руку и подставляя плечо.
- Стой, солдатик, давай помогу, - воскликнула она, оттаскивая его от двери. – Куда ж я тебя такого отпущу?
Ребятишки слезли с печки и стали помогать матери. Степана отвели в тесный и темный закуток, в котором прошлой зимой жил теленок. Там, на полу, до сих пор еще валялся ворох соломы. Женщина бросила поверх него дерюгу и вполне себе приличная постель оказалась готова. Отправив детей затирать на полу грязные следы, оставшиеся после Степана, женщина переодела его в сухую одежду и дала выпить какого-то отвратительного горького отвара.
- Если белогвардейцы зайдут, скажу, что муж с фронта вернулся, - прошептала женщина, хотя знала, что ее Прохор уже как два годы схоронен в далекой незнакомой земле.
Как это нередко бывает, стоит чего-то испугаться, как оно тут же сбудется. Не успела женщина затушить лампадку, как за окном послышался конский топот и голоса. Сердце ее сжалось и замерло, словно испугалось выдать хозяйку своим стуком. Но было уже поздно. Дверь дернули, а после несколько раз ударили по ней концом нагайки.