- Кто такая Хрестя? – как-то спросила она его, заштопывая рубаху.
- Жена, - ответил Степан.
- Понятно, - усмехнулась Настасья. – Сильно ты по ней истосковался. Так меня сгрудил, что у меня аж дыхание перехватило. - И закатывая глаза, добавила елейным голосом: - Но в любви ты хорош, хорош. Ничего не скажешь.
- Как это? – оторопел Степан.
Настасья удивленно вскинула брови и отложила рубаху в сторону.
- Неужели ничего не помнишь?
- Нет.
- Вот это да. А я все думаю, не в себе он что ли, раз Христиной меня кличет? Пусть, думаю, не все ли равно, когда такая страсть кипит?
Степан, услышав это, сделался белее простыни.
- Хочешь сказать, - дрогнувшим голосом начал он, - у нас это… все было?
- Конечно, - весело воскликнула она. Растерянный вид Степана ее сильно позабавил. – А может, ты только притворяешься, что не помнишь? Знаю я вас, мужиков - дело сделали и бегом в кусты. А после поминай, как звали.
- Нет, я не такой, - стал оправдываться Степан. «Как же это я? Вот ведь стыдоба!» - колотилась в висок одна и та же мысль.
Но потом немного успокоился. Он ведь находился в беспамятстве, а значит, измены как таковой не было. Но с того дня его все больше стало тянуть к Настасье, а мысль о том, что «у них уже все было», вызывала у него нестерпимое желание это повторить. Он все чаще стал заглядываться на нее, а она его словно дразнила. Однажды стала при нем переодеваться, и он увидел ее полные обнаженные груди. Разумеется, долго так продолжаться не могло. Однажды Степан вышел из парной в предбанник, чтобы охладиться и испить воды, но открыв дверь, увидел перед собой Настасью. Она стояла совершенно нагая и глаза ее пылали дьявольским огнем. И Степан, не в силах больше сдерживать себя, сгорел в них без остатка.
2
Шло время. Гражданская война понемногу утихала. Белые армии были разгромлены. На юге остатки войск барона Врангеля[1] эвакуировались из Крыма, открывая новую трагическую страницу нашей истории, повествующей о грустной эмигрантской судьбе. Тем же, кто понадеялся на гуманность Советской власти или по другим причинам не покинул полуостров, была дарована смерть.
На Украине, как и в остальных частях России, установилась Советская власть. Участвуя в братоубийственной войне, каждый день, наблюдая ложь и несправедливость, прикрытую красивыми лозунгами и обещаниями светлого будущего, Степан все больше в себе запутывался и уже не мог найти оправдания многим своим поступкам. В конце концов, все его мучительные размышления свелись к простой, но многозначительной фразе, ничего, впрочем, не объяснявшей:
- Так было надо.
Без этих спасительных слов его душу тяготил камень. Впору было пойти к речке и утопиться. Вспоминалась Христина и сын Алексей. Как она? Какой он? Встретишь ведь на улице и не узнаешь.
За годы гражданской войны село не раз переходило то к Красным, то к Белым. Коммунисты, рассылая во все стороны продотряды, выгребали из амбаров все, что крестьяне не успели спрятать. Надо ж было чем-то кормить город и армию? Союз рабочих и крестьян как-то не складывался. К новой власти село восторга не испытывало, жили все впрологолодь. И однажды, замученные поборами и нуждой, крестьяне взбунтовались. Председателя местного сельсовета, выскочившего из избы в одних портах, растерзали на месте, а саму избу спалили. С криками «долой продотряды» и «дайте нам житья», пошли по улицам. И тут кто-то вспомнил, что Настасья Потапова любилась с красногвардейцем. Толпа тут же устремилась к ее дому и, снеся калитку вместе с изгородью, потребовала выдачи Степана.
- Нету его, - крикнула Настасья, выходя на крыльцо, и предупредила: - Из дому не уйду и детей за порог не выпущу. Хотите палить - палите. Пусть смерть ребятишек будет на вашей совести.
Народ загудел.
- Помощи больше не проси, - раздался из толпы женский голос. – Сама теперь запрягайся, вместо лошади, и паши свою землю.
В толпе раздались смешки.
- Тьфу, на тебя, Нюрка, - крикнула зло Настасья, - у самой мужика нет, вот ты завистью и исходишься. - И распахнула дверь: - Заходите, смотрите – нету здесь Степана.