- Боюсь, вы из меня душу ими выбьете, - отдуваясь, оправдывался сыщик, – вы уж простите. Обещаю, когда привыкну, а случится это к концу отпуска, я предоставлю вам такую возможность.
- Эх, город, - улыбался Прохор Иванович, качая головой - как же вы там бандитов-то ловите?
- Признаюсь, в бане мне их ловить не доводилось, но обещаю непременно этому обучиться.
День незаметно шел на убыль. На закате они посидели с Прохором Ивановичем на завалинке, покурили махорку, обсудили события в мире. На улице было хорошо, тихо. Скотину и домашнюю птицу уже загнали во двор. Воздух казался чистым и прозрачным, с легким привкусом полевых трав, и оттого дышалось свободно.
- Как сейчас в деревне-то живется, Прохор Иванович? – спросил Белозеров.
- Да как, - вздохнул тот, - живем помаленьку, звезд с неба не хватаем.
- А реформа Столыпина вам помогла?
Старик усмехнулся.
- Еще как.
Он поерзал на скамейке, устраиваясь поудобнее, и стал рассказывать:
- Приехали, как-то раз, государственные чины с полицией, собрали сельский сход и молвят: «Пора вам собственниками земли становиться. Кто желает, пусть выходит из общины вместе с наделом, и никто ему в том препятствовать не станет. Заживете, как американцы, это хорошо, значит. Я поверил и согласился, а большинство мужиков нет. Так их прямо на площади, вместе со старостой и выпороли, как сидоров коз.
- Эх ты, - покачал головой Белозеров, - некрасиво вышло. Почему же они не последовали вашему примеру?
- Потому что еще не забыли, что такое голод. В общине, если наступали тяжкие времена, люди помогали друг другу. А фермер разве станет другому помогать? Он только рад будет, если его сосед разорится. Вы, Алексей Петрович, поймите – русский крестьянин никогда хорошо не жил, он всегда выживал. Потому не о выгоде своей он больше думает, а о том, как с голоду не издохнуть.
- Как же вы решились?
- Сам не знаю, - вздохнул старик. - Поверил я узорным речам и решил попробовать, хотя мне сразу стало ясно - случись чего, и помощи ждать неоткуда - ни от односельчан, ни от государства. Ну, делать нечего, взял я кредит в Крестьянском банке под залог всей вот этой земли, - с этими словами старик обвел рукою двор и пашню, - а сам думаю: «Не придется ли мне, коли случится недород и нечем станет долг выплачивать, обратно в общину вертаться?» К чиновнику какому придешь с просьбой, так он морду набок воротит. Денег у нас нет, посодействовать ничем не способны. Столыпин вам обещал, вот с него и спрашивайте.
- Но у европейцев же получился фермер, – недоумевая, воскликнул Белозеров.
- Он у них сам собой вылепился, а у нас все реформы через силу, супротив человека. Как с Петровских времен повелось, так и до сих пор продолжается. Тот же Столыпин, прежде чем рушить общину, создал бы сперва условия, а то в Сибирь, мол, езжайте и деревянной сохой там пашите. И какой прок государству от такого фермера, если он только на себя работает? Чиновники от него отмахиваются, купцы-перекупщики цену на зерно сбивают. Как тут сдюжить? Так что, Алексей Петрович, коли вы в деревню пойдете, про Столыпина, лучше не поминайте. Чего доброго, побьют еще.
- Но у вас-то получается вести хозяйство, Прохор Иванович. Значит, и от самого человека многое зависит.
- Тут не поспоришь, да и жить мы стали получше. Но тут такое дело… От участка, что я в общине до того имел, отказался. Народу в деревне много, а земли мало, всем не хватает. Вот я так и поступил, чтобы людей не злить. По возможности помогаю, кому совсем тяжело. К нам в дом чуть ли не каждый день из деревни ходят: кто муки попросит, кто картошки, кто еще чего. Мы никому не отказываем. А иные мироеды из городов понаехали, сельчан притесняют, относятся к ним, словно к скотине. Самые лучшие земельные участки к рукам прибрали, и ладно бы их возделывали, ан нет - только торгуют, как поросятами на базаре. Заливные луга - тоже у них. Желаешь буренку выпасти, будь добр, заплати или на его поле долг отработай. От всего этого зависть и злость копится в людях. Не нашли они справедливости в реформах Столыпина, не поспели еще для них.
Алексей Петрович молчал. Слышать такое о государственном деятеле, которого он безмерно уважал всем сердцем, было тяжело. Но и возражать не хотелось. Стоило ли цитировать громкие заявления Столыпина, писанные им на бумаге или сказанные вслух, когда сама жизнь с ними не соглашалась? Россия не единожды отставала от Европы, а после, болезненным рывком и в сжатые сроки, стремилась ее догнать. Так может, все это время следовало идти с ней параллельным курсом, и тогда не пришлось бы всякий раз ломать кости своему народу, чтобы срастить их уже по-новому, по-европейски? Или уж топать своей собственной дорогой и ни на кого не оглядываться. А после смущаться и краснеть, когда вдруг возникнет потребность в европейском опыте. Алексей Петрович политиком не являлся, и ответов на эти вопросы не знал. Он просто помалкивал, задумчиво разглядывая темнеющий горизонт.