- Говори же, - сурово потребовал старик.
- Миллер.
Оттон Людвигович прикрыл веки и задумался.
- Нет, - произнес он, наконец, - он не из нашего братства. И немного погодя добавил. - Немец.
Некоторое время оба сидели молча. Высоко в небе плыли облака. Гонимые незримым ветром, они накрывали парк своими тенями, пока солнце вновь не просачивалось в образовавшуюся брешь, заливая аллеи золотистым светом. Где-то неподалеку, скрытый зеленой изгородью кустов, гудел пароход. Несколько горожан неспешно прогуливались по тропинкам. Словно не желая нарушать их тихую беседу, ясени и клены подавали друг другу знаки, легонько шевеля листвой.
- Наверное, мы и в самом деле начали искать не там, - нарушил молчание старик. – Похититель Ключа, предположительно, некто Миллер, безусловно является Одним Из Семи. Либо он сам каким-то образом проник в нашу тайну, что маловероятно, либо кто-то из наших братьев использует его в своих интересах.
- Скорее, в интересах собственного государства, - вставил Марк.
- Совершенно верно. Я больше склонен считать его пешкой в большой шахматной партии. Истинный игрок как всегда постарается остаться в тени.
- Начнем разыскивать Миллера?
- Да. При сложившихся обстоятельствах господин Белозеров бессилен сделать это. Тебе необходимо отправиться в Германию, Марк.
- Вы шутите? Не сегодня – завтра с ней может начаться война.
- Вот именно. Ты отправишься в Германию вместе с нашей армией.
[1] Японский порох или граната (снаряд), снаряженный этим порохом.
Часть 1. Глава 12. Чужая земля
1
Худшие опасения сбылись, и мир оказался на пороге страшной, невиданной доселе войны. Дипломатия выглядела бессильной, и одними словами разрешить назревающий конфликт не удалось. Впрочем, если представить государства людьми, то многое станет понятным: когда слова ничего уже не могут решить, в ход, как правило, идут кулаки. Не помогли и родственные связи государя Николая Второго с канцлером Германии Вильгельмом. Последний не стал оказывать влияния на свою союзницу Австро-Венгрию и позволил ей развязать войну с Сербией, за которую, в свою очередь, обещала вступиться Россия. Такой вот заплелся узел.
В самой Германии нашлось немало людей, которые осудили агрессивные действия Австро-Венгрии, по сути, втянувшей их страну в войну, но голос негодующих уже никто не желал слышать. Вильгельм предлагал другим державам не вмешиваться в конфликт, мол, австрийцы и сербы сами между собой разберутся. Но становилось очевидно, что противостояние перерастает из локального в общеевропейское. Подобно болоту, оно затягивало в себя соседние государства.
На улицы столиц хлынули толпы людей, выражая свои патриотические чувства, в которых звучали слова поддержки в адрес союзников и крики презрения в сторону врагов. Напряжение между государствами нарастало, как снежный ком. Австро-Венгрия уже начала военные приготовления на границе с Россией. Англия так и не давала ясного ответа по поводу своего участия в назревающей войне, словно подчеркивая отсутствие единства внутри Антанты и давая надежду Германии на свое невмешательство. Да и само название "антанта" переводилось как-то по-детски наивно - «сердечное соглашение». В немецкой печати промелькнули сведения (как оказалось впоследствии, ложные), что Германия также приступила к военным приготовлениям, и Николай Второй, не без давления министра иностранных дел Сазонова, повелел объявить мобилизацию, чтобы не отстать в этом от вероятных противников. Германия словно того и дожидалась, и уже на следующий день, 1 августа 1914 года (по новому стилю), первой объявила России войну.
Тут, с вашего позволения, я хотел бы ненадолго остановиться и поразмыслить над некоторыми вопросами нашей истории. Например, что стало бы, выполни Россия требования германской стороны и не начни она мобилизацию? Ведь известно, что государь тянул с этим решением до последнего и пошел на этот шаг под давлением (в большей мере французского представительства). Объявил бы тогда Вильгельм войну России? Не станем спорить, история – это то, что уже минуло, и можно бесконечно гадать о возможных ее поворотах при изменении тех или иных условий. Для России того времени участие в назревающем мировом конфликте представлялось делом весьма рискованным, и русский государь, принимая судьбоносное решение, обязан был подумать о многом.
Страна не так давно пережила революцию 1905-1907 годов. Внутри нее сохранялось множество проблем, требующих проведения серьезных и последовательных преобразований. Уровень жизни подавляющей части населения, состоявшей из крестьянства, продолжал оставаться очень низким. Аграрная реформа П.Столыпина привела к еще большему расслоению этого сословия, не разрешив, а еще более усугубив противоречия, издавна существовавшие в деревне. К тому же и русская армия не была в должной мере подготовлена. Программу переустройства вооруженных сил планировалось завершить лишь к 1917 году. И тут – война, ломающая привычный уклад жизни, несущая горе в дома, оставляющая семьи без кормильцев, грозящая смертью, голодом и разрухой. Так почему же русский государь все же объявил мобилизацию[1]? Неужели он не понимал, что после подобного шага возврата к мирному разрешению конфликта уже не получится? Возможно, с помощью войны он хотел сплотить народ вокруг власти и сгладить внутренние противоречия (первое время отовсюду звучали призывы забыть внутренние распри); надеялся (как и многие другие), что она не продлится слишком долго. А может, все дело в империалистических замашках и желании завладеть проливами Босфор и Дарданеллы? Или же он поддался на уговоры французов, понимавших, что Германия в первую очередь ударит по ним? Тогда России и впрямь следовало поторопиться с военными приготовлениями, иначе в переломный момент (а он действительно наступит уже в сражении на Марне) союзники могли оказаться без ее поддержки. Наверное, именно последнее предположение наиболее верное, и последующее неподготовленное наступление русских армий в Восточной Пруссии подтверждает это – они спешили на помощь союзникам. Получается, при объявлении мобилизации мы исходили только из интересов Франции? Ведь с Германией и Австро-Венгрией нам и делить-то особо было нечего. Но нет - и у нас имелся свой собственный интерес, и он заключался не только в желании усилить свое влияние на Балканах.