Весь следующий день происходило сосредоточение русских войск на исходной линии вблизи границы. Противника видно не было, хотя казачьи разъезды местами натыкались на отступающие немецкие части. Иногда далеко впереди слышались отголоски артиллерийской стрельбы, но снаряды до Степана не долетали, взрывались где-то далеко впереди. Война еще не казалась ему чем-то страшным. Один раз мимо колонны проехал на трофейном немецком автомобиле (кажется марки Форд) командир корпуса. Солдаты из отделения Степана провожали машину тем же удивленным взглядом, каким ранее смотрели на самолет.
- Умные, однако ж, эти немцы, - произнес кто-то вслед удаляющемуся Форду, - такую телегу смастерить сумели. И лошадь запрягать не надобно.
Кто-то засмеялся. Многим захотелось поскорее настоящего боя, чтобы узнать, наконец, что это за немец такой и как он выглядит. И такая возможность вскоре представилась. Двое убитых неприятельских солдат, вероятно, разведчиков, были найдены недалеко от дороги. Оружия при них уже не было, впрочем, как и сапог, поэтому среди комьев земли хорошо виднелись их босые белые ноги. Все остальное оказалось выпачкано грязью и кровью. Особенно поражал один из них, молодой парень, лет двадцати. Он лежал недалеко от воронки, проделанной в земле снарядом, с запрокинутой головой и открытым ртом. Его лицо походило цветом на уголь, и из этой черноты смотрели в небо голубые глаза. В них читалось страдание, а вместе с ним и удивление от того, что осколки разорвавшегося снаряда так легко и запросто вырвали жизнь из его молодого и сильного тела, разворотив при этом живот и оторвав половину одной руки. Заглянув в это страшное лицо, Степан только теперь осознал, что поход этот не веселая прогулка, не учебный полевой выход, а настоящая война, и он день за днем идет ей навстречу. Горизонт уже не казался ему таким манящим и прекрасным, как раньше. Теперь он представился ему зловещей чертой, за которой любого могла ожидать такая же страшная и неприглядная смерть.
3
На следующий день русские войска, не дожидаясь присоединения второочередных дивизий, вступили на территорию Восточной Пруссии. Теперь перед ними простиралась чужая земля. Через некоторое время полк Степана подошел к небольшой усадьбе. От прошедшего недавно дождя воздух напитался сыростью, которая непременно старалась пробраться под одежду. Тут-то и произошел один престранный случай.
Навстречу колонне выехала телега, доверху набитая сеном. Впереди лошади шагал мужичок, по виду немецкий крестьянин. Дорога оказалась узкой, и, чтобы разминуться, повозка съехала на обочину и остановилась. Колонна пошла мимо, а крестьянину ничего не оставалось, как дожидаться, когда она закончится. От стояния на месте ему сделалось зябко, и он принялся потирать ладони и притопывать ногами, стараясь таким образом чуток согреться. Никому до мужика не было дела, к тому же в полку имелся приказ - никого из мирных жителей даже пальцем не трогать. А вот Степану крестьянин еще издали показался подозрительным. Мучимый неясным чувством, он окликнул обер-офицера роты подпоручика Федотова.
- Ваше благородие, разрешите допросить немца? Может, он о войсках противника чего знает?
- Пусть его разведка допрашивает, тебе-то зачем?
- Непростой он какой-то, лишний раз проверить не помешает. Разрешите!
- А ты язык-то его знаешь?
- Так точно.
- Хорошо, давай. Только быстро и без глупостей.
Степан выбежал из строя и заспешил к мужику. Тот его заметил, но продолжал хранить отстраненное спокойствие, вот только ногами притопывать перестал.
- Добрый день, - обратился к нему Степан по-немецки.
- Добрый день, - ответил тот, и приветливо заулыбался.
- Куда сено везете?
- В усадьбу, - он показал рукой, - с утра туда вожу.
- А что там, скотина имеется?
- А как же – коровы, телята, пять лошадок.
- Хорошее у вас хозяйство.
- Это не у меня. Усадьба принадлежит местному гроссбауэру[3], а я у него хожу в батраках.
- Понятно, - сказал Степан, - а чего это ты, братец, тут приплясывал? Вроде и не мороз нынче на улице?