- Вот послушайте, что произносили вчера на Красной площади в Москве при большом стечении народа. - С этими словами Алексей Петрович развернул один из номеров и принялся читать:
«Правому русскому делу грозят миллионы ощетинившихся германских штыков. Сейчас перед нами встал вопрос: быть или не быть нам великой державой, остаться оплотом для всего славянства, или отступить и отречься от былой славы… Бросим в такой момент все наши временные разногласия, тяжбы и дадим слово на исторической Красной площади, которая видела столько русских подвигов, также совершить великий подвиг за Русь…Помните, что с нами Бог, с нами небесные силы, с нами святые! Пойдем за крест, за веру православную, за оскорбленную православную Русь!».
- Данная речь была покрыта громовым «ура», - продолжал читать Алексей Петрович. - После произнесения многолетия Государю Императору, всему Царствующему Дому и королям Сербии и Черногории, собравшуюся публику с трибуны благословили Евангелием.
- Это ужасно, - произнесла Лариса Николаевна, бледнея, и Алексей Петрович удивленно воззрился на нее. – Я понимаю настроение общества, и крикни я сейчас на всю улицу, что война – это ужасно, меня тут же заклеймят позором и скорее всего, заберут в участок.
Белозеров опустил глаза в чашку и смущенно потер кончик носа. «Я бы этого не допустил», - хотел сказать он, но промолчал.
- Но когда я представляю, какая цена может быть заплачена за победу, - продолжала Лариса Николаевна, - мне становится не по себе. Я переживаю за своего сына, Арсения. Он как раз живет в Москве. Я отправила ему телеграмму, но сейчас, сами знаете, такая неразбериха царит на почте. Вы правы, Алексей Петрович, повсюду только и пишут о том, как народ в городах проводит манифестации и поет «Спаси, Господи», выражая преданность Императору. Я знаю, существует долг перед Отечеством, и мой сын уже не мальчик, а взрослый мужчина – ему уже двадцать два года. Но как это объяснить моему сердцу?
- Я понимаю вас.
- А у вас есть дети, Алексей Петрович?
- Да, - задумчиво ответил он. – Дочка, Евдокия.
- Это замечательно. Но почему вы так изменились в лице?
- Я давно ее не видел. Даже не знаю, какая она теперь.
- Она живет не с вами, далеко?
- Да, - вздохнул он, - но это весьма длинная и не очень интересная история.
В глазах Ларисы Николаевны мелькнуло сожаление. Внезапно, она протянула руку через стол и кончиками пальцев дотронулась до рукава его рубашки.
- Простите, я вижу, что причинила вам боль. Но это говорит о том, что вы любите свою дочь, а значит, все еще можно исправить. Мой сын тоже от меня далеко. До Петербурга мы всей семьей жили в Москве, и он настолько привык к провинции, что не пожелал ехать вместе с нами. К тому же, там оставалась его любовь... Давным-давно он с друзьями запускал воздушного змея, где-то на Воробьевых горах, и познакомился с одной девочкой из небогатой дворянской семьи. Арсений стал за ней ухаживать, по-детски, конечно, но старался как истинный кавалер: дрался с местными мальчишками, бегал в поле за цветами. Этой девочкой он грезил до самого совершеннолетия. «Когда я вырасту, мы обязательно поженимся»,- твердил он. В конце – концов, так и случилось. Теперь у него своя семья.
- Что поделаешь? – грустно улыбнулся Алексей Петрович. – Рано или поздно птенцы покидают родительские гнезда.
- Иногда мне хотелось бы замедлить время, - задумчиво произнесла Лариса Николаевна. – Жаль, что такое возможно только в воображении, в стихах.
Они помолчали, наслаждаясь приятной атмосферой ресторанчика. Здесь не было слышно манифестаций, топота ног по мостовой, грохота ломовиков - только негромкие, приглушенные голоса посетителей, позвякивание фарфоровых чашек о блюдца, темные бархатные занавески и легкий аромат кофе, витающий в воздухе. Алексей Петрович помнил, что Лариса Николаевна приходилась ему почти ровесницей. Она имела за плечами гимназическое образование, играла на фортепиано, любила посещать театр и оперу. Особую страсть она питала к чтению книг, обожала лирику и даже сама немного сочиняла. Странно, но Алексею Петровичу это казалось очень знакомым.
- Может, прочтете одно из своих стихотворений? – вдруг попросил он.
- О, нет, - она подняла ладонь, пряча глаза и качая головой. – Если честно, большинство из них написано неважно. Для меня они дневник, в котором я храню свои мысли и чувства. Рифма нужна только для придания легкости или драматизма.
- Жаль, - с улыбкой произнес Белозеров. - Мне хотелось бы побольше узнать о вашем видении мира.