Она удивленно вскинула ресницы, и их взгляды встретились. Ей показалось, уголки его глаз улыбались, и в то же время их середина, очерченная кругом зрачков, выражала необыкновенную серьезность. Она в который раз поймала себя на мысли, что ее тянет к Белозерову, и это несколько смутило ее. Его лицо, манера говорить и двигаться таили в себе странное обаяние, к которому невольно хотелось прикоснуться.
- Вы по-прежнему преподаете иностранные языки? – спросил Алексей Петрович, переменяя тему.
- Нет, после смерти мужа я долгое время не желала никого видеть и почти не выходила из дома. Потом встретила старого знакомого, и тот предложил мне работу. С тех пор я занимаюсь переводами иностранной технической документации на заводе «Новый Лесснер».
- Вы, наверное, уже неплохо разбираетесь в устройстве немецких токарных станков? – поинтересовался Алексей Петрович.
- К счастью, я не вникаю в содержание переводов, иначе давно бы сошла с ума. Впрочем, сейчас Германия объявлена нашим врагом, закупки оборудования приостановлены, так что ближайшее время я могу всецело посвятить выкройке и шитью.
- И все же, мне нелегко представить, как вы – красивая, утонченная женщина, любящая поэзию, переносите на бумагу сведения о каком-нибудь металлическом шпинделе или суппорте.
- Иронизируете, Алексей Петрович? – улыбнулась она.
- Ну что вы, ни в коем случае.
- Мне, как и всем, просто требовались средства на жизнь.
- Но у вас, простите, наверняка остались сбережения от мужа?
- Да, но, правда, совсем немного. Дмитрий Афанасьевич являлся, прежде всего, ученым. Об извлечении прибыли из своих изобретений он думал в последнюю очередь и никогда не брался за работу, которая его не вдохновляла, даже если та сулила хорошие дивиденды.
Алексей Петрович слушал, не сводя глаз с ее лица. Лариса Николаевна казалась ему печально-одинокой, в меру романтичной, чувственной и не утратившей притяжения к жизни. Сочетание всех этих качеств весьма привлекало его.
Они расставались, проведя вместе около полутора часов. Это случайное свидание оставило у обоих приятные воспоминания.
Когда они вышли на улицу, стал накрапывать дождик. Лариса Николаевна раскрыла зонт.
- А я свой дома оставил, - признался Белозеров.
- Идите под мой, - предложила она.
Алексей Петрович, разумеется, не возражал. Дождь тем временем усилился, перерастая в ливень. Лариса Николаевна взяла его под руку и до перекрестка они шли очень близко друг к другу, ощущая волнительное тепло невольных прикосновений.
- Что теперь? – спросила она. – Нам ведь в разные стороны.
- Вы идите, Лариса Николаевна, - предложил Белозеров. – А я пережду здесь, под козырьком. Видите, туча уже уходит?
Она взглянула на небо, но оно показалось ей беспросветным.
- Мне как-то неудобно оставлять вас здесь, одного.
- Помилуйте, со мной все будет в порядке.
- Хорошо, - произнесла она, улыбнувшись, но в глазах ее мелькнуло сожаление. - Тогда я пойду. Было очень приятно поговорить с вами, Алексей Петрович.
- И мне тоже, - ответил он.
Он нежно взял ее пальцы в свою руку и прижал их к губам. Так они простояли несколько мгновений. Наконец, она высвободилась, как-то неуверенно развернулась на каблуках и пошла прочь. Белозеров долго смотрел ей вслед, слушая, как стучат среди звуков дождя каблучки ее замшевых туфель. Когда женщина скрылась из виду, он шагнул из-под козырька под дождь.
2
Поздним вечером по одной из центральных улиц Петрограда (в начале войны Петербург был переименован) не спеша проехал черный автомобиль марки Бенц. Свернув возле небольшого дворянского особняка, он оказался на узкой безлюдной улочке и, проехав еще немного вглубь, остановился у высоких черных ворот. Те тотчас открылись и пропустили автомобиль в глубину двора, после чего сомкнулись вновь. Водитель остановил Бенц, вышел и услужливо открыл заднюю дверцу. Из нее вышел пожилой мужчина и не спеша стал подниматься по ступеням к едва заметной двери, скрывавшейся за колоннами особняка. Никто не встречал его, но старика это нисколько не огорчало – таковы были правила и с этим ничего нельзя было поделать. Стоит ли говорить, что место для проведения собраний тоже никогда не повторялось.
В сумрачном и длинном коридоре оказалось прохладно. Безмолвие и неподвижность пространства сковывали серые стены, едва освещенные лампадами. Оттон Людвигович, а это, вне всякого сомнения, был он, медленно ступал по мраморным плитам, и звук его шагов гулким эхом блуждал под высоким куполообразным потолком.