- Многие слышат лишь то, что желают слышать, ваше благородие, - произнес Степан.
- Вот это ты верно сказал, Федорин. Без толку давать советы, если у тебя их не просят.
- Ваше благородие, вы бы меня отпустили в родную роту, - попросился Степан. - Все, что мог, я уже сделал. Меня там товарищи ждут.
- На передовую хочешь?
- Так точно.
- Жаль мне станет, если убьют тебя, Федорин. Талантом тебя природа наделила.
- Значит, поживу еще. Не напрасно же она так старалась? – улыбнулся Степан.
- Кто ее разберет, - Прохоров устало потер ладонями лицо. – Ну, раз ты так рвешься в бой, сейчас напишу записку твоему ротмистру, что поставленную задачу ты выполнил и заслужил от меня благодарность. -Тут капитан по-отцовски взглянул на молодого унтер-офицера и добавил: - Ты это, береги себя, Федорин.
Степан радостно взял под козырек:
- Буду стараться, ваше благородие.
Расстались они как старые друзья, несмотря на разницу в возрасте, чины и звания. Впрочем, на войне так случается. Перед лицом одной на всех смерти многие условности отступают на задний план.
4
Одна из русских рот закрепилась на выступающем впереди возвышении. Перед этим в штабе бригады долго спорили, стоило ли ее туда посылать. Один из них, ссылаясь на опыт русско-японской войны, утверждал, что рота быстро окажется в окружении и выдвигать ее вперед бессмысленно. Второй считал, что если холм не занять, то противник сумеет использовать его как прикрытие. Начальник пехотной бригады принял сторону последнего.
- Так мы скорее обнаружим факт наступления противника, успеем выяснить обстановку и не дадим ему сосредоточиться с обратной стороны холма, - подытожил он. – В случае невозможности удерживать позицию, пусть отступают по соединительной траншее.
Как и предполагалось, рота, занимавшая высоту, первой обнаружила атаку противника и незамедлительно вступила в бой. Через несколько мгновений холм был объят дымом и пылью от рвущихся снарядов, но несмотря на это, два русских пулемета продолжали настойчиво косить немецкую пехоту. И все же удержаться на позиции рота не сумела. Неся большие потери, немцы выбили ее с холма и заняли высоту. Остатки поредевшего русского подразделения, таща на себе раненых и убитых, отступили по траншее. Их тут же отправили в резерв для отдыха и пополнения личным составом. На холме немцы установили станковый пулемет, и теперь целый рой свинцовых пчёл с жужжанием устремился к позициям нашей пехоты. Теперь уже русской полковой артиллерии пришлось прямой наводкой дать дружный залп, и вражеский пулемет на какое-то время замолчал. Густые вражеские цепи, лишившись огневого прикрытия, вновь залегли. Пользуясь этим, командир полка принял решение вернуть высоту.
Теперь рота капитана Дружинина, не так сильно потрепанная боями, получила приказ выдвигаться по траншее к холму. Степан со своим отделением побежал вперед, стреляя из винтовки и бросая в сторону неприятеля ручные гранаты. Вскоре, вместе с другими, он ворвался на холм, где уже завязалась ожесточенная рукопашная схватка. Немцы сдаваться явно не собирались и дрались отчаянно. В пылу боя Степан искал глазами их пулемет, который сейчас безмолвствовал, но почему-то не давал ему покоя. И тут, как в кошмарном сне, он увидел его снаружи, за бруствером. Солдат немецкого расчета отчаянно колотил по нему деревянным обломком от зарядного ящика, потом оттолкнул в сторону трупы наводчика и стрелка и страшным голосом закричал слова какого-то проклятия. Тела его погибших товарищей отлетели от него вместе с первыми гильзами, оставившими за собой дымящиеся следы. Пули стали гвоздить тесное пространство траншеи, забивая его трупами русских солдат, пока позвоночник и грудь пулеметчика несколько раз кто-то не проткнул винтовочным штыком.
Тем временем позади бруствера показались остроконечные верхушки немецких шлемов. Большой отряд германцев, подобно грязному потоку из прорвавшейся плотины, стал переваливаться через край, и рукопашная схватка продолжилась с еще большим ожесточением. В числе первых пали ротмистр Дружинин и обер-офицер Степанов. Рядовой Прохоров (тот самый, что был избит в казарме Козловым), с остервенением орудовал штыком и заколол двух немецких солдат, прежде чем его убили выстрелом в голову. Рядом с ним лег и командир отделения унтер-офицер Пшеничный. Степан искал глазами Козлова и нигде не находил. «Где же ты, сволочь? - вопил внутри него страшный голос. – Где твоя хваленая медвежья сила?» Скользя в липкой крови и вдыхая ее тяжелые испарения, среди нечеловеческих, звериных криков и стонов, вспоров штыком горло молодого немецкого солдата, Степан не сразу понял, что это из его груди рвется команда об отходе. Так он принял командование ротой на себя. В этот момент прогремел взрыв, и как ему сначала показалось, снаряд разорвался внутри его головы. От четверых русских и двух немецких солдат во все стороны полетели бесформенные кровавые ошметки, еще нескольких человек сильно посекло осколками, кого-то засыпало обвалившимися стенами траншеи. Красно-серая пелена накрыла Степана, а нереальность происходящего поставила рассудок в тупик. «Это невозможно, - закричал внутри него все тот же страшный голос, - этого не может быть»! Бойня, в которой он очутился, в одно мгновение растоптала все его представления о мире и человеческом облике. Он оказался заперт в клетке с бешеными зверями, он сам был зверем. Ничего уже не имело значения, кроме едва слышимого, слабого голоса, монотонно шептавшего о каком-то месте на земле, где не существовало всего этого кошмара. Он помог Степану вернуться в реальность и осознать, что жалкие остатки его роты отступают. И тогда он тоже побежал: отстреливаясь, спотыкаясь и падая на груды человеческих тел. В него что-то больно ударялось, вонзалось, на голову сыпались комья земли, а барабанные перепонки рвал разъярённый свист и треск. Штык одной из винтовок, которую, как последнюю надежду, держал в руках мертвый солдат, чуть не пропорол ему живот, но он все бежал и бежал, пока чьи-то руки грубо не схватили его и не поволокли в темноту.