Шли молча – в такую безветренную ночь, когда даже травинка не качалась, разговоры было слыхать за версту. Вскоре, обогнув поле, они добрались до заросшего камышом озера. Вдоль него петляла едва приметная дорога, уходившая затем вправо, за лес. Группе как раз туда и требовалось, но по дороге, разумеется, не пошли - отошли в сторону, держась зарослей кустарника. Не успели разведчики сделать и нескольких шагов, как Елизаров замер и прислушался. Степан с Мироном последовали его примеру. Поручик показал рукой, чтобы они присели.
"Я заметил двоих под деревом, - показал он на пальцах, – вон в том направлении.".
Степан осторожно выглянул, но ничего не увидел, кроме чернеющего лесного массива.
- Сидите тут и, не звука, - прошептал поручик. - Когда услышите голос кукушки, пройдете на него двести шагов. Я буду вас ждать.
- А если не услышим? – засомневался Степан.
Мирон тихонько усмехнулся:
- Услышим, Федорин, не переживай.
В то же мгновение Елизаров исчез и проделал это так, что даже трава вокруг не шелохнулась. «Необычный он какой-то, этот поручик, - подумалось Степану, - словно не человек, а зверь хищный. И в то же время спокойно как-то возле него». Он оглянулся и увидел, что небо на линией горизонта начинало понемногу светлеть, и такой безмятежностью веяло оттуда, что Степан закрыл глаза и как-то незаметно для себя задремал. Во сне он вернулся в ту самую ночь накануне отправки в армию. Тогда он бродил в темноте по дому и старался запомнить каждую мелочь, чтобы сберечь её в сердце, а теперь его подсознание, словно заправский хирург, сшивало по кускам порванную ткань минувшего. Он вновь увидел застывший на взлете маятник часов, ощутил прохладу, идущую от деревянных половиц к босым ступням, а его ноздри втянули запах березовых угольков из горнила печи и аромат забродившего кваса, который выставили в сени. Он вновь присел на край постели, слушая безмятежное дыхание Христины. Она спала, и Степан ощутил исходящие от нее тепло и спокойствие.
В это мгновение один раз прокричала кукушка. Он вздрогнул и открыл глаза.
[1] Соответствовал званию младшего унтер-офицера в пехоте.
[2] Герметичные пеналы на черкеске (в районе груди), напоминающие патронташ. Изначально использовались для ношения пороха или бумажных патронов. Позже стали декоративным украшением национального костюма народов Кавказа и казаков.
[3] Длинный прямой кинжал. Сегодня является частью национального костюма народов Кавказа.
[4] Длинный кривой кавказский кинжал.
Часть 1. Глава 16. Экспериментатор
Александра Васильевича Залдастапова в научных кругах считали немного сумасшедшим: совсем чуть-чуть. И дело заключалось не в его престранной внешности, а именно в его оригинальных идеях, которые, несмотря на жесткую критику, с удовольствием печатали в некоторых научных журналах. Но начнем все же с краткого описания внешности этого человека, чтобы тем самым подготовить читателя к главному.
Итак, Александр Васильевич был небольшого роста и худого телосложения, что плохо сочеталось с его объемной головой и оттопыренными ушами. Волосы его всегда торчали ежиком и как будто угрожали уколоть собеседника. На кончике носа всегда болтались очки в круглой оправе, поэтому Александр Васильевич при разговоре высоко задирал голову. Глаза его, впрочем, как нос и губы, располагались довольно близко друг к другу, освобождая широчайшие просторы для лба, небритых щек и подбородка, на котором, помимо всего прочего, имелась ямка. Одевался ученый как попало, но переживаний по этому поводу совершенно не испытывал. Летом он мог нахлобучить на голову вязаную шапочку и теплые кожаные перчатки, зимой же, наоборот, – явиться на работу без шапки, а вместо костюма надеть нечто, напоминающее ночную сорочку. Иными словами, заметив Александра Васильевича на улице, всякий человек прежде основательно думал: здороваться с ним или поскорее прошмыгнуть мимо (подобное поведение мы одобрять не станем, но зачем скрывать: из-за пренебрежительного отношения к собственной внешности Залдастапов и впрямь смотрелся нелепо ). Нахождение с ним в одной компании, да еще и в приличном обществе, могло у любого вызвать чувство стыда и неловкости. А уж идеи, которыми Александр Васильевич щедро осыпал своих собеседников (даже когда они его об этом не просили), отличались еще большей экстравагантностью.