- Ты мне нравишься. Люблю ёжиков.
Причём тут ёжики, курьер не понял, отчаянно покраснел и пискнул, яростно полыхая ушами:
- Тимоха я.
- Яблочко будешь, Тимоша? - Катя с видом прародительницы Евы вытащила из передничка яблоко и протянула мальчику.
Тот зачарованно взял, не смея надкусить дивный плод, подаренный юной прелестницей. Яков, вышедший буквально на пару минут за пером, вернувшись обнаружил курьера полностью деморализованным и начисто позабывшим о цели визита.
"Ох уж эти женщины, - усмехнулся Штольман, вспоминая с лёгкой полуулыбкой, как часто сам вот так вот плавился под небесно-голубым взором Анны, забывая о делах, да что там, едва ли не дар речи теряя, - великой властью над нами наделены".
Гриша смотрел на Тимоху с нескрываемым сожалением, мягкий деспотизм сестрёнки он знал на собственном опыте, Анна и нянюшка старательно зажимали рот рукой, чтобы не рассмеяться.
- Итак, где ответ на телеграмму? - Штольман поймал растерянный взгляд мальчишки и пояснил. - Ты сказал, что принёс мне ответ на мою телеграмму в Москву.
- Сказал, - авторитетно подтвердила Катя, - я сама слышала.
Спорить с таким авторитетом Тимоха ни за что бы не насмелился, а потому поспешно засунул руку за пазуху и вынул тщательно сложенную бумагу, разгладил чуть подрагивающими от волнения (девочка же смотрит!) руками и подал с поклоном:
- Вот-с, извольте. В получении распишитесь.
Штольман поставил решительный росчерк и забрал ставший необходимым ответ. Тимоха горестно вздохнул, понимая, что дело сделано, а раз так, то и оставаться в доме господина адвоката Миронова больше нет повода, и тут Катя решительно взяла его за руку:
- Ты до которого часа на службе?
Вопрос часто задавался папе, а потому малышка очень хорошо запомнила мудрёную фразу и без труда воспроизводила. Тимоха озадаченно хлопнул глазами, но потом солидно выпятил вперёд то, что при сытой и безбедной жизни лет так через ...дцать могло стать брюшком:
- Ныноче да пяти, зато завтрема выходной.
Девчушка захлопала в ладоши:
- Чудно! Значит, приходи завтра к нам, вместе гулять будем. Придёшь?
Даже если бы прямо сейчас разверзлись тверди небесные и из них вылез Люцифер, требуя, чтобы Тимофей забыл кудрявую девочку, мальчика это не остановило бы. Тимоха кивнул, пылко поклялся:
- Приду! Богом клянусь, приду!
Счастливый курьер вылетел за дверь, Гриша тяжко вздохнул и пошёл выцарапывать на гребешке ещё одну царапину, счёт сестрицыным победам, а то потом, коза такая, вырастет и не поверит, что ещё малявкой головы мальчикам кружила. Катя, довольная тем, что обзавелась новым другом, бросилась было к родителям, но услышала голоса из столовой (вроде как на веранду собрались выходить), посмурнела и шмыгнула к себе, верная нянюшка отправилась следом. Яков развернул присланный ответ, пробежал глазами, нахмурился, перечитал ещё раз, внимательнее, задерживаясь на каждой строке.
- Плохие вести? - Анна с тревогой смотрела на мужа, честно стараясь не читать из-за его плеча (знала, что Яков этого не любит).
Штольман притянул жену к себе, протянул ей бумагу:
- Вот, прочти.
На первый взгляд в ответе Карла Платоновича ничего подозрительного не было. Выписка со счёта господина Топоркова, кою посторонним-то лицам видеть и не следовало бы, да брат родной посторонним ведь быть не может, краткая справка о двух предыдущих жёнах и буквально пара строк о самом Фёдоре Михайловиче. На первый, самый скользящий взгляд, всё было очень даже недурственно, только Карл Платонович прекрасно знал, что Яков поверхностным осмотром никогда не ограничивается. Вот, например, невинная фраза: "Первая супруга после бала почувствовала недомогание и скончалась, прохворав три дни", сопровождалось упоминанием того, что за месяц до трагедии госпожа Топоркова отписала своему обожаемому супругу всё своё состояние, а было оно немалым, пятьдесят тысяч. Да ещё как бы случайно делалась упоминание на историйку некоей Кристины, Анне Викторовне неведомой.
- А что за Кристина? - Аннушка честно старалась, чтобы в вопросе не проскользнуло даже тени ревности, но судя по тому, как дрогнули уголки губ мужа, скрыть чувства полностью не удалось.
Штольман поцеловал жену в озорной завиток на виске, щекотнул шёпотом кожу, прогоняя всех демонов ревности, кои насмелились вылезти на белый свет:
- Ляпидевская. Муж отравил её из ревности прямо на балу, подсыпав яд в мороженое.
- Какой ужас, - Анна зябко передёрнула плечами. Хоть Анна Викторовна и была спиритом, служащим в полицейском управлении стольного Петербурга, а всё же к смерти, особенно такой вот подлой, заугольной, от руки любимого, привыкнуть не могла. Да и не хотела, если по совести говорить.
- И как вы изобличили преступника?
- Сам пришёл, - Яков погладил жену по рукам, снимая напряжение, - не смог жить без любимой, видеться она ему стала всюду.
Аннушка вздохнула.
- Не, с господином Топорковым такой номер не пройдёт, - хмыкнула тётка Катерина, задумчиво почёсывая щёку, - он, коли покойников видеть станет, не в полицию побежит, а в лечебницу.
Анна укоризненно посмотрела на тётку, намекая, что её присутствие несколько необязательно в данный, такой исключительно семейный момент и продолжила чтение. О второй супруге Фёдора Михайловича карл Платонович написал, что та принимала ванну, когда с ней приключился сердечный приступ. И опять скользнула вроде бы непримечательная фраза, что-то вроде: "Ну, ты же помнишь, как это бывает, Яша". Анна ткнула пальчиком в зацепившую строку и вопросительно посмотрела на мужа. Штольман нахмурился, сей момент он вспоминать не любил, но на что не пойдёшь во имя обожаемой супруги!
Елизавете Платоновне Штольман, по единодушному мнению её братьев, следовало бы родиться мальчишкой, уж больно пытливый ум и непоседливая натура была у неё. В детстве Лизхен быстро перешла от сказок и сентиментальных романов к книгам детективным и готическим, питая особое пристрастие к литературе, связанной с делами следственными. В одной из таких книг барышня и прочла об интересном способе утопления: ни о чём не подозревающая жертва ложится в ванну, а преступник садится подле её ног, какое-то время занимает невинным разговором, а затем резко хватает за щиколотки и тянет под воду. Следов сопротивления на теле при сём душегубстве не остаётся, жертва погибает чаще от сердечного приступа, чем от утопления. Лизонька, натура деятельная, поведала о прочитанном братьям, те заспорили, утверждая, что следы душегубства всё одно должны остаться. Дошло до того, что решено было провести следственный эксперимент, а жертву и утопителя выбирали с помощью жребия. Погружаться в воду выпало Якову, он беспрекословно (на что только не пойдёшь ради истины) лёг в ванну, а Платон, коему предстояло изобразить душегуба, резко рванул за ноги. От совсем уж непоправимого братьев спасло провидение, не иначе. Платон Карлович приметил, что сыны о чём-то энергично шепчутся и решил проверить, какую именно шкоду затевает юное поколение семейства Штольман. Отец успел вытащить Якова из воды и откачать, попутно, словно чудное многорукое индийское божество, ещё и надавав подзатыльников остальным отпрыскам. Попало даже Лизхен, хотя вообще ей, как девчонке, многое сходило с рук. Прибывший доктор накапал Марте Васильевне успокоительных капель, Якову горькой, словно из гнилых овощей сваренной, микстуры, Платону Карловичу коньяка и приказал хоть привязать, а удержать отпрыска в постели пять дён, дабы сердечная мышца, претерпевшая серьёзную нагрузку, окончательно не надорвалась. Эти пять дней в жизни Якова были самыми длинными, хотя именно они избавили его от строгого батюшкиного выговора, закончившегося переносом всех следственных книг в рабочий кабинет и расстановкой отпрысков по углам. С тех пор Яков недолюбливал постельный режим (а доктора просто обожали его прописывать при любых, даже самых лёгких недомоганиях, не говоря уж про серьёзные травмы и ранения) и к идеям барышень относился с изрядной долей скепсиса, в чём Аннушка успела на собственном опыте убедиться.