- Да я, барин, не ведаю...
- А если так? - в руке Штольмана как по волшебству появилась монетка.
Черноглазая прелестница носик наморщила:
- Боязно мне, хозяин наш страсть не любит, как с чужими о делах гостиничных болтают.
Монетку сменила бумажка, быстро исчезнувшая в проворных пальчиках горничной. Девушка оправила юбку, заодно спрятав деньги, огляделась по сторонам и поманила следователя в тёмный закуток, нещадно вонявший кислой капустой.
- Кладовая тут у нас, - шёпотом пояснила горничная, - коли кто подслушать захочет, так скрипучий пол выдаст, - девушка прислушалась, опять юбку одёрнула и торопливо зашептала:
- Хозяин наш страсть не любит, как о делах в гостинице болтают, коли прознает, выгнать может, а то и прибьёт.
- Есть что скрывать?
Девушка выпрямилась, взглянула строго, даже сурово:
- А вот про то барин не скажу, как не пытайте. Вы-то придёте да уйдёте, а мне тут жить.
- Я могу защитить.
- Ха, - фыркнула горничная, - вон, Олег Дмитриевич, царствие ему небесное, тоже много чего обещал, Зинка, дура, на его посулы клюнула, а толку? И его зарезали, и сама сгинула. Так что, нет уж, барин, я собой рисковать не стану, у меня братишка с сестрёнкой малые на руках, мамка хворая да бабка старая, мне помирать ну никак нельзя, они же все тогда сгинут, кто их, коли меня не станет, содержать-то будет? Ведь не Вы же в самом деле.
Штольман почувствовал себя охотничьим псом, погнавшимся за лисой да натолкнувшимся на медведя-шатуна.
- Что же ты, милая, в полицию-то не пойдёшь?
- Потому что жить хочу, барин, - огрызнулась горничная. - И вообще, Вы мне заплатили за то, чтобы я Вам о номере рассказала, так и нечего о другом спрашивать. Бардак у Олега Дмитриевича был знатный, всё перевёрнуто, в кровать словно ядро попало, ящики все выпотрошены, их содержимое на полу валяется, бумаги переворошены, чернила пролились, с кровью смешались.
- Искали, значит, что-то, - отметил для себя Яков Платонович.
- Знамо дело, - горничная опять прислушалась, перекрестилась и шепнула лихорадочно, - тетр... - девушка так поспешно захлопнула рот, что зубы отчётливо клацнули, в сторону отпрянула, - не знаю я ничего, барин.
- Пойдём со мной, - Штольман взял девицу за руку, но та вырвалась, в сторону отпрянула, головой исступленно замотала:
- Никуда не пойду, Вас Христом-богом прошу не вмешиваться, а то и сами сгинете, и меня погубите. Прощевайте, барин, а разговора сего меж нами не было, не было и весь сказ.
Горничная, точно испуганная лань, сбежала, нахмуренный Яков Платонович вышел из гостиницы. На улице оглянулся по сторонам, пробежал взглядом по окнам гостиницы, помстилось, в одном из окошек занавеска шевельнулась, затем махнул рукой, подзывая городового и приказал править в полицейское управление. Только на следующий день Штольман узнает, что нужно было хоть силком, да вытаскивать черноглазую горничную из богом проклятой гостиницы. Успокоенная отъездом странного, задающего страшные вопросы господина, а паче того тем, что господин Рижский ничего о беседе с сим господином не узнал, девушка приступила к выполнению своих обязанностей. Весь день пролетел в хлопотах, а вечером Илья Иванович выдал жалованье и любезно разрешил уйти со службы пораньше, дабы побольше с родными побыть. Обрадованная горничная вернулась домой, а через полчаса в крошечную избушку вломились грабители, проломившие хворой матери и старой бабке череп, зарезавшие маленьких мальчика и девочку и избивших, а после задушивших черноглазую горничную. Умирая, девушка думала о том, что не стоило ей таиться пред незнакомцем со стального отлива глазами, конец-то всё равно один, а так хоть чуточку бы погубителям отомстила.
***
В полицейском управлении Якова Платоновича, как и в гостинице, приняли весьма радушно. Господин полицмейстер, Иванихин Прокопий Кондратьевич, пригласил в свой кабинет, велел чаю подать, закурить предложил, об отдыхе спросил да впечатлениях о городе. Штольман от чая с сигарами отказался, беседу лёгкую поддержал, да в ходе оной между делом и поинтересовался ходом расследования убийства господина Костолецкого.
- Не могу не спросить, Яков Платонович, Вам-то до сего какой интерес? - добродушно, но с неприятным огоньком в глазах поинтересовался господин полицмейстер.
Штольман лучезарно улыбнулся:
- Знакомец мой, в столице встречались, вот и интересуюсь.
Если бы Олег Дмитриевич сей разговор мог услышать, он бы сильно удивился сим словам, поскольку господина Штольмана знал исключительно по заметкам в: "Петербургских ведомостях", впрочем, Яков Платонович вообще не знал о существовании господина Костолецкого до своего приезда в Кисловодск. Но, согласитесь, не стоит обременять собеседника такими тонкостями, способными помешать приятной беседе.
Прокопий Кондратьевич посмурнел, языком огорчённо зацокал, головой удручённо покачал:
- Примите мои искренние соболезнования, Яков Платонович. Но скорбь Вашу могу утешить: преступник изобличён и арестован.
- Аркадий Максимович в убийстве не признаётся, - продолжая выдерживать тон светской болтовни (благодарность князю Разумовскому да Нине Аркадьевне, в разговорах с ними оттачивалось умение мысли таить) заметил Штольман.
Полицмейстер потянулся, разминая могучие плечи:
- Так любой злодей запирается, да со временем всё одно сознаётся.
Яков Платонович посмотрел на крепкие кулачищи Прокопия Кондратьевича, коим больше бы подошли рукавицы разнорабочего, а не лайковые белые перчатки, вспомнил Николая Васильевича во время допроса задержанного поляка и сухо уточнил:
- Особые методы дознания?
- А что с ними, нянькаться, что ли? - волком оскалился полицмейстер. - У нас не Петербург, перчаточки порой и запачкать приходится.
- А Если господин Разумихин действительно невиновен?
Прокопий Кондратьевич медленно, упираясь ладонями в стол, поднялся, давая приезжему столичному следователю возможность по достоинству оценить всю силу и мощь правосудия в Кисловодске: