***
В связи с тем, что пришлось спешно собирать детей, а потом провожать их вместе с маменькой на ночной поезд (добро, папенька сумел найти внятное и не шибко пугающее объяснение для Марии Тимофеевны, успокоившее её на первое время, хотя все прекрасно понимали, что по возвращении в Затонск Виктора Ивановича будет ждать допрос с таким пристрастием, что даже служители средневековой инквизиции обзавидуются) спать Анна с Яковом отправились уже под утро. Мало было вывезти детей и Марию Тимофеевну, нужно было создать видимость и собственного отъезда, а это, милостивые судари и сударыни, ох, как непросто. Пришлось сесть в поезд, проехать до первой станции, там сойти, снять номер в сомнительной ночлежке, которую чаще всего сдают не по дням, а по часам, и клопы на кровати в которой столь упитаны и наглы, что при появлении людей не убегают, а наоборот, сползаются к подушкам, среди грязевых отложений которых можно, вне всякого сомнения, найти и пепел Помпей, и пыль погибших империй. В номере Анна с Яковом переоделись, превратившись из столичного добропорядочного семейства самого что ни на есть достойного происхождения в невзрачную мещанскую, гордящуюся своей нищетой и презирающую честный труд, парочку. После непродолжительного препирательства Яков ещё и бороду прикрепил, окончательно превратившись в мазурика, встреча с коим в тёмном переулке не сулила ничего хорошего. Анна же подложила под одежду переданные Софьей скатанки, придавшие сохранившей девичью стройность фигурке бабью размытость и громоздкость. Повертевшись перед мутноватым треснутым зеркалом, Аннушка с удовольствием констатировала, что теперь их и родные не сразу признают.
- Как бы нас в таком виде не отказались в телегу подсадить, - Яков почесал подбородок, нещадно зудящий из-за бороды.
- В самом худшем случае пешком пойдём, - заявила Анна и, окинув мужа долгим пристальным взглядом, констатировала, - ты сейчас просто вылитый Кудеяр.
Штольман хмыкнул, одновременно польщённо и скептически. Конечно, когда тебя с разбойником сравнивают, это не очень хорошо, но тот факт, что ты нравишься супруге в любом обличье, без сомнения, греет душу.
Вопреки опасениям Якова Платоновича первый же встретившийся им на тракте возница, крепкий коренастый мужик, заросший волосами так, что даже глаза не враз можно было обнаружить, на просьбу подвезти флегматично кивнул и мотнул головой на телегу, садитесь, мол. Видимо, вознице не хватало собеседников, поскольку едва Анна и Яков опустились на шаткое скрипучее дно телеги, чисто символически припорошённое грязной соломой, возница вытянул кнутом по спине двух тощих с репьями хвостов кляч и заговорил гнусавым монотонным голосом, под который совершенно невозможно было заснуть. Стоит ли удивляться тому, что в Кисловодск Штольманы добрались совершенно измотанными, а пока пробирались до домика, в коем надлежало обитать, ещё и промокли до нитки под дождём, зарядившим ещё с вечера. Опустившись в кровать, Анна не сдержала стона блаженства, уснула, кажется, прежде, чем голова подушки коснулась. Только вот наслаждаться крепким и здоровым сном в ту ночь Анне Викторовне не довелось, едва она погрузилась в мир сновидений, как перед ней появилась черноглазая стройная девушка в костюме горничной. Аннушка вздохнула тяжело, поморщилась чуть приметно, досадуя, что дух явился так некстати, поспать не дал. Посетительница говорить не спешила, судорожно хватаясь за горло, на котором проступали уродливые сине-багровые пятна.
- Ну, чего молчишь-то? - сварливо поторопила горничную тётка Катерина, впервые после памятной встречи с красавцем военным представая перед Анной Викторовной, - раз пришла, говори, чего уж теперь рыбку-то безголосую изображать.
Горничная судорожно вздохнула, опять помассировала избитыми в кровь пальцами раздавленную шею и просипела:
- Тетрадь... серая...
Анна нахмурилась, вопросительно посмотрела на тётку, но та лишь плечами передёрнула, мол, причуды младых девиц мне неведомы.
- Осмелюсь предположить, сударыни, - подал голос, появляясь с изысканным поклоном, Алексей Михайлович, - что девушка имеет в виду тетрадь, кою искали в номере убиенного Олега Дмитриевича.
Тётка Катерина так и вспыхнула вся, по лицу, сменяя друг друга, промчались боль, гнев, презрение, нежность, смятение и любовь, приметить кою было весьма мудрёно:
- Ты-то здесь что забыл?
Алексей глубоко вздохнул, поймал Катерину за руку и крепко сжал, дабы норовистая дама не вздумала освободиться:
- Мне нужно тебе многое сказать, Катя.
- И слышать не хочу! - по девчачьи порывисто выпалила Катерина, делая отчаянные попытки высвободить руку.
Алексей Михайлович коротко поклонился Анне Викторовне, прося у неё прощения за сцену, коей происходить на публике не стоило бы, после чего сильным рывком привлёк к себе Катерину и впился ей в губы жёстким поцелуем, точно клеймо ставящем. Расплата за подобное своеволие не заставила себя долго ждать, едва Алексей отстранился, Катерина отвесила ему звонкую пощёчину, ещё и каблучком с размаху на ногу наступила. Офицер охнул, но бесценную добычу из рук не выпустил, наоборот, притиснул к себе крепче, зашептал горячо, проникновенно:
- Я люблю тебя, Катя.
- Другую дуру ищи, - пропыхтела Катерина, яростно выдираясь из цепких рук мужчины, - а тебе не верю. Коли бы любил, не бросил бы.
- А что мне было делать?! - возопил Алексей, коему острый дамский локоток угодил прямо в бок. - Я был женат, у меня подрастал сын, что я мог тебе предложить, бесчестный блуд и позорное клеймо байстрюков для наших детей?! Катя, ты достойна большего!
- А что я получила?! - прошипела взбешённая Катерина, силясь лягнуть своего пленителя. - Сводящее с ума одиночество и отчаяние! Ты даже после смерти ко мне не приходил!
Анна шагнула было вперёд, дабы прекратить творящееся безобразие, но бабушка властным взмахом руки остановила её:
- Оставь их. Поругаются как следует, зато наконец-то всё выяснят до конца. Пора бы уж им объясниться-то.