- Игорь Петрович, отправьте людей осмотреть всё вокруг, - приказал Штольман, спасая проштрафившегося Прокофьева от докторского гнева.
Городовой моментально вытянулся, махнул рукой стоящим поодаль служивым и исчез быстро и бесшумно, словно тень в ночном мраке. Яков Платонович присел на корточки рядом с Юрием Германовичем, спросил негромким доверительным тоном:
- Кто из них Вам знаком?
По горлу доктора скользнула короткая судорога, глаза повлажнели:
- Василиса Тимофеевна. Осьмнадцать лет назад я помогал ей на свет появиться, да и потом заботами не оставлял. Она слабенькая была, хворала часто, я родителям говорил, что климат Петербурга ей не полезен, да они и слышать не хотели о том, чтобы столицу бросить. Очень сильно переживали, что дочка родилась, Тимофей Макарович, батюшка её, сына ждал, наследника, дабы передать ему со временем всё, чем сам владеет.
- Иные дочери ничуть не хуже сыновей, - задумчиво заметил Яков, вспомнив о своей неугомонной, ни в чём удержу не знающей и братьям не уступающей сестрице, а также Анне Викторовне.
Юрий Германович в сердцах рукой махнул:
- Это мы с Вами, Яков Платонович, понимаем, потому как имеем достойные примеры пред глазами, а иные, - доктор опять махнул рукой и замолчал, кусая губы и борясь с раздражением. – Пусть тела доставят в покойницкую для дальнейшего обследования.
Двое дюжих городовых проворно взялись за носилки и повлекли горестный груз прочь. Платон Платонович посторонился, давая им дорогу, перекрестился и шагнул к брату, протягивая ему откупоренную бутылку шампанского и два изукрашенных бокала.
- Предлагаешь за упокой невинных душ выпить? – мрачно осведомился Яков Платонович, глядя на брата снизу-вверх, потому как отвлекли его от дела важного и для следствия полезного: изучения следов.
- Балда, - оскорбился Платон, но тут же поправился, потому как последнее дело костерить следователя на глазах вверенных ему людей. – Это шампанское мы после венчания пили, все пили, понимаешь? А умерли только Олег с Василисой.
- А пили они из этих бокалов? – взгляд Якова сделался острым, словно бритва, так и кажется, что ещё немного - и след оставит.
- Ну, - Платон Платонович передёрнул плечами, искренне посочувствовав тем бедолагам, коим приходится ответ перед следователем держать, - я их тебе потому и принёс. Только у Олега бокальчик треснул, когда на землю упал. Василисин-то прямо в сугроб свалился, а Олега на ледок угодил, вот и треснул.
Яков Платонович чуть заметно усмехнулся, безошибочно угадав волнение брата, строгость поумерил:
- Показывай, где ты их нашёл.
- А чего искать-то? – удивился Платон и опять плечами повёл, уж больно неприятно к взмокшей спине рубашка липла. – Где новобрачные упали, там неподалёку и бокалы лежали, я их только убрал, чтобы городовые не растоптали, а то они же чисто кони дикие…
Серые глаза брата сверкнули беспощадным клинком, младший Штольман прикусил язык, осознав, что ступил на тонкий ледок, за коим может разверзнуться самая настоящая пропасть. И как это Анна Викторовна ухитряется с Яковом обо всём на свете говорить, а подчас даже и спорить?! Он же был, есть, да, пожалуй, и будет Сухариком, чуть слово не то молвишь и всё, готово, сомкнулись ворота каменные, высунулись в бойницы узкие ружья, крепость приготовилась к глухой обороне.
- Короче, вот тебе шампанское и бокалы, изучай, - Платон Платонович аккуратно поставил принесённые вещи на снег, помня о каких-то там отпечатках, что могут на гладкой поверхности остаться. – А я пошёл.
- Не спеши, - остановил его Яков Платонович и коротко приказал городовому, - бокалы и вино заберите и Юрию Германовичу доставьте, пусть как следует изучит на предмет яда.
Платон невольно сглотнул. Как и все из славного рода Штольман, смерти он не страшился, но мысль о том, что по крови уже начала гулять отрава, обрывая нити жизни, неприятных холодком прошлась по спине и заледенили кончики пальцев. Или это ветерок, так некстати поднявшийся сотворил? Платон Платонович покрепче натянул перчатки, потопал ногами, разгоняя кровь.
- Замёрз? – усмехнулся Яков, от которого не ускользнули манёвры брата. – Сейчас поедем, больше тут делать нечего. Игорь Петрович, завтра утром жду от Вас рапорт о результатах осмотра.
- Будет сделано, Ваше Выс-родие, - с готовностью отозвался Прокофьев. – Священника с гусаром в камеру отправить?
- Вы что, с ума сошли?! Никого не трогать, завтра утром жду их в управлении.
- Слава тебе, Господи, - выдохнул священник, успевший в мыслях своих проститься не только с этой уютной часовенкой и рясой, но даже жизнью. – Слава тебе, отныне и навеки.
Илья молиться и креститься не стал, сверкнул чёрными, воистину бесовскими, очами, мотнул кудлатой башкой, вскочил на коня, да и помчал прочь от часовенки таким галопом, что только снег из-под копыт полетел.
- Вот ведь бесово отродье, прости Господи, - сплюнул Прокофьев, - несётся, чисто кто за ним гонится, как бы шею не свернул в горячке-то.
- Можа, проследить за ним? - откликнулся городовой Аникеев, парень исполнительный, но не сильно догадливый. – А то как бы не сбёг.
- Куда он денется от Якова Платоновича, - с нескрываемой гордостью возразил Игорь Петрович. – От нашего господина следователя даже дух не ускользнёт.
- Это верно, - с готовностью подхватил Аникеев и закраснелся как мальчишка, вспомнив о супруге господина Штольмана. По сердцу пришлись городовому глаза её васильковые, голосок её звонкий, улыбка её ласковая, да уважение к Якову Платоновичу было столь сильно, что даже себе не смел Аникеев в сих нежных чувствах признаться. Лишь украдкой, в самых потаённых мечтах представлял, как его жена будет на Анну Викторовну, пусть хоть капелюшечку махонькую, схожа.
То ли права народная примета, что у людей, служащих в одном месте, ход раздумий совпадает, то ли ночь была такая звёздная, на мечтания настраивающая, но сам Яков Платонович тоже думал об Анне Викторовне. Честно пытался произошедшее анализировать, примерный план действий набросать, а мысли, словно лесной ручеёк, нет-нет, да и сворачивали к Аннушке. Как-то она там? Сильно ли разобиделась, что с собой не взяли? А вдруг, оборони Господь, сама навострилась к этой часовне, с неё станется!
Штольман насторожился, но ничего, кроме хруста снега под полозьями саней, топота копыт по редкому ледку да редких усталых вздохов возницы слышно не было. У часовни господин следователь тоже никого не приметил, но к добру это или худу сказать было сложно. С Аннушки станется и в ночь за любимым мужем на место преступления отправиться, в Затонске сколько раз так делала! Яков Платонович усмехнулся, головой покачал. Украдкой наблюдавший за ним Платон ободрился, плечи расправил, надеясь, что удастся избежать братской выволочки, а то и так на душе паршиво, друг дорогой в один час сгинул вместе со своей молодой супругой. Право слово, вот ещё один довод за то, чтобы никогда не жениться!
- Только ты, Платон, ухитряешься пойти за шерстью, а вернуться стриженым, - негромко по-немецки заметил Яков, не глядя на брата и рассеянно созерцая темноту вокруг, чуть разбавляемую редкими уличными фонарями.
«Ну вот, началось, - приуныл Платон Платонович, - сейчас всю дорогу меня трепать будут, словно дворняга куклу».
Так повелось ещё с прадеда: немецкий язык в семействе Штольман использовали исключительно в воспитательных целях - выволочку проштрафившемуся родственнику устроить, начальство, кое тоже не без греха, побранить, пройтись гневным словом по нерадивым коллегам либо же глупцам свидетелям, утаивающим важные сведения. Вот и теперь, перейдя на язык великого Шиллера и Гёте, Яков Платонович тем самым демонстрировал брату свою досаду и раздражение.
Платон насупился, готовясь к обороне, ведь, право слово, он же уже давно взрослый мужчина, а не ребёнок, во время игры разбивший вазочку или подпаливший ковёр в библиотеке.
Яков тоже молчал, привычно сдерживая мысли и чувства, прячась за маской невозмутимости, которая после встречи с озорной барышней на колёсиках всё чаще стала слетать, открывая живую, любознательную и, что самое досадное, ранимую натуру в каменных латах следователя.