- Сударь, - Аглая с удовольствием проглотила приятно остужающее язычок мороженое и улыбнулась, - Вы предстали передо мной подобно рыцарю в блистающих доспехах, спасли от неизбежного, не докучали вопросами и нравоучениями, накормили… Полагаю, теперь самое время обсудить Ваше интересное предложение, иначе я окончательно поверю в чудеса, а это в моём положении воистину смерти подобно.
Штольман, весь ужин внимательно наблюдавший за своей спутницей и пришедший к выводу, что верные люди не подвели и барышня определённо стоящая, сделал глоток чая и улыбнулся:
- Что ж, если Вы готовы выслушать меня…
Аглая отодвинула опустевшую вазочку из-под мороженого и сложила ручки как примерная ученица на экзамене. Яков Платонович, достаточно хорошо представляющий, что может скрыться под таким обманчиво-примерным видом (сестрица любимая обожала ангелочком прикидываться) иронично бровь приподнял, но от комментариев воздержался, сразу перейдя к делу.
Предложение, как господин Штольман и обещал, действительно оказалось интересным: Аглае предстояло с букетом цветов прогуливаться по Летнему саду, особое предпочтение уделяя тенистым и малолюдным, в идеале, вообще пустынным, дорожкам. Видимая простота задания вызвала нехороший зуд в затылке, словно сама смерть воззрилась бездонными пропастями глазниц на прелестную барышню.
- Позволено ли мне спросить, в чём подвох данной просьбы? – сметка, унаследованная от батюшки, оборотистого купца, ещё более обострившаяся в дни тяжких испытаний, требовала прояснить ситуацию до того, как прозвучит окончательное и бесповоротное согласие. – Уверяю Вас, Яков Платонович, то, что Вы мне сообщите, никоим образом не повлияет на моё намерение исполнить Вашу просьбу, но, - Аглая глубоко вздохнула, вздёрнула подбородок и отчеканила, - я не хочу больше быть безвольной марионеткой в руках мужчин.
- Браво, - Штольман коротко усмехнулся, - Вы не разочаровали меня, Аглая Николаевна.
Простое и безобидное на первый взгляд поручение таило в себе смертельную опасность. Оказывается, в Летнем саду последние три недели открыл сезон охоты на черноглазых пышнотелых барышень маниак, чьё описание было столь различно, что впору предположить наличие целой банды безумцев.
- Но банду, насколько я понимаю, Вы исключаете? – Аглая строго прищурила бездонные угольно-чёрные глаза.
Штольман досадливо дёрнул уголком рта:
- Почерк один во всех преступлениях. К сожалению, ни один из случайных свидетелей не мог основательно рассмотреть преступника, во всех деталях его видели только жертвы, которые, увы, уже ничего и никому рассказать не могут.
Аглая задумчиво побарабанила пальчиками по столу:
- Как именно маниак убивает? Поймите, я спрашиваю это не пустого любопытства ради, мне нужно продумать способы защиты в случае нападения, ведь Вам потребуется какое-то время для того, чтобы подоспеть мне на помощь.
В светло-серых, стального отлива глазах Якова Платоновича сверкнуло, подобно грани бесценного алмаза, восхищение:
- Браво, сударыня, Вы не устаёте меня радовать.
Аглая вежливо улыбнулась, с трудом удержав на кончике языка колкую фразу о том, что истинный долг любой женщины состоит в том, чтобы приносить мужчинам радость.
После того памятного разговора в ресторане для Аглаи Николаевны началась новая жизнь, полная хлопот, порой бессонный ночей, а порой и смертельной опасности. Маниак был изловлен, причём барышня сумела сбить нападавшего с ног и всем телом навалиться на него, препятствуя побегу. Отвага и благоразумие Аглаи пришлись по вкусу чиновнику по особым поручениям Петербургской сыскной полиции, а именно такой была должность господина Штольмана. Госпожа Терёхина стала агентессой, причём даже ссылка Якова Платоновича в Затонск не повлияла на службу барышни, плавно перешедшей под опеку самого полковника Варфоломеева, который отнюдь не считал, что место женщины лишь в церкви, на кухне, да ещё в спальне.
- Вот и вся моя история, - Аглая очаровательно улыбнулась, кокетливо наклоняясь к Платону Платоновичу. - А вот и нужная нам лавка. Прежде, чем мы войдём, я бы хотела ещё раз просить Вас не жалеть меня. Поверьте, я счастлива гораздо более, чем многие замужние дамы. У меня есть то, о чём они не могут даже мечтать.
- И что же это? – мрачно осведомился Платон, представляющий себе лоскутное одеяло из предателя-гусара, брошенное к стройным ножкам агентессы.
- Свобода. Согласитесь, не каждая дама, да даже и господин, может похвастаться подобным богатством.
- Свобода не отгонит дурной сон и не согреет в пустой холодной постели, - вздохнул Платон Платонович, пристально глядя на даму.
Аглая помрачнела, прикусила губу и порывисто отвернулась:
- В моём положении об этом глупо даже думать. Не всем злат венчальный венец выпадает, кому-то и терновый достаётся.
- Не стоит зарекаться…
- Довольно! – дама резко взмахнула рукой, но тут же обольстительно улыбнулась, хихикнула. – Оставим этот разговор, mon ami, я уже давно не верю сладким обещаниям господ офицеров.
Платон Платонович даже крякнул от такой отповеди. Ему, привыкшему купаться в восхищении барышень и даже опытных дам, ему, способному прогнать облако печали с лица любой (ладно, практически любой) красотки одной лишь искренней улыбкой, такое равнодушие было подобно брошенной к ногам перчатке. Конечно, можно хладнокровно пожать плечами и перешагнуть, забыть и Аглаю, и её историю, но… что-то цепляло, царапало, не давало уйти. Словно крошечная заноза поселилась в сердце и с каждым часом, проведённым рядом с этой удивительной дамой, проникала всё глубже. Платон вспомнил, как Яков, во время мальчишеских посиделок накануне венчания, уютно развалившись в глубоком кресле с бокалом, на дне которого плескался коньяк, рассказывал о своей самой первой встрече с Анной, которая чуть не сбила его на своих колёсиках. Мимолётный эпизод отчего-то врезался в память, вызвав, при следующей встрече, неожиданное тепло и какой-то иррациональный мальчишеский восторг. Платон тогда посмеялся, назвав брата романтиком в стальных доспехах следователя, лишь сейчас поняв суть таких вот судьбоносных встреч, способных в считанные даже не минуты, секунды, переменить всю жизнь. Недаром господин Пушкин, коего пафосно величают Солнцем русской поэзии писал: «Я помню чудное мгновенье, передо мной явилась ты…» У Платона Платоновича, как и у его братьев, у каждого в свой черёд, тоже наступило такое чудное мгновение, только вот гений чистой красоты добровольно и чистосердечно отрекается от манящего мира любви. Что ж, как говорил отец, умный мужчина не спорит с женщиной, он лишь предугадывает её истинные желания и намерения.
- Вы похожи на полководца, обдумывающего решающее сражение, - с лёгкой иронией заметила Аглая и добавила чуть слышно, - знать бы ещё, с кем именно Вы будете сражаться.
Штольман обиделся:
- К Вашему сведению, сударыня, с дамами я не воюю.
Агентесса пристально посмотрела на своего спутника угольно-чёрными глазами, пытаясь понять, не пытается ли он играть на извечной слабости женской души и кроющемся в глубине сердца стремлении сберечь и защитить, но Платон Платонович был невозмутим, словно мраморная статуя. И так же беспристрастен.
«Дура, не смей его жалеть, - ругала себя Аглая, кусая губы и теребя завязки шляпки так, что они начали опасно трещать, - разве не понятно, что он именно этого и добивается?!»
Увы, сердце было с разумом категорически не согласно, помаявшись ещё немного, агентесса положила дрогнувшую ручку на плечо Платону:
- Прошу прощения, я не хотела Вас обидеть.
Штольман хотел сказать, что цена его прощения – поцелуй, но вспомнил грустную историю Аглаи и широко улыбнулся, уверенно возвращая ладошку дамы на свой локоть:
- Я был бы последним негодяем, если бы посмел обидеться на Вас, мой ангел. Идёмте, нам пора выбирать бокалы.