- Платон Платонович, Вы меня прижимаете к себе слишком сильно, - шипела агентесса, делая неубедительные попытки освободиться.
- Сударыня, учитывая, что мы обсуждаем дела служебные, нам надлежит быть как можно ближе друг к другу, иначе нас могут подслушать, - парировал Штольман и жестом фокусника протягивал даме пряник в форме сердечка.
В другой раз Платон Платонович увлекал свою даму в парк, где недавно обосновался фотограф, делающий снимки гуляющих даже, о чудо чудное, в цвете. Аглая Николаевна твердила себе, что все эти ухаживания не более, чем декорации, но сердце не желало замолкать. И щёки помимо воли розовели, когда агентесса читала в устремлённых на неё серо-голубых глазах восхищение и нежность, на губах вспыхивала улыбка, при каждой новой встрече становящаяся всё шире и ярче. Единственное, в чём Аглая Николаевна оставалась непреклонной – она не позволяла жениху провожать её до дома. Жилище агентессы было её убежищем от суеты мира, защитным коконом, куда она пряталась и восстанавливалась, только полковник Варфоломеев и Яков Платонович знали, где живёт Аглая и хранили бережно хранили эту тайну. Каждый день Яков выдерживал атаки своего брата, продолжая хранить упорное молчание, благо упрямства господину следователю было не занимать. Господину военному, впрочем, тоже.
Как-то вернувшись домой с очередного свидания Аглая с изумлением обнаружила терпеливо дожидающийся её у двери букет цветов. В нежных лепестках скрывалась короткая записка, начертанная решительным летящим почерком: «Я нашёл Вас, моя звезда. И более терять не намерен». Короткий росчерк подписи не оставлял сомнений в имени отправителя. Агентесса заколебалась, ей хотелось завизжать от счастия и захлопать в ладоши как маленькой девочке, и одновременно убежать и забиться в тёмный уголок от страха. Изгнанная довольно давно любовь возвращалась, но к добру или худу подобное возвращение? Не придётся ли в очередной раз зализывать раны, обливаясь слезами и пытаясь понять, как дальше жить. Страшно, очень страшно поверить, но ещё жутче упустить шанс, оттолкнуть того единственного, кто сделал мир вокруг ярче, наполнив его звуками и запахами райского сада.
- Матерь божья, помоги мне, - стоном вырвалось из груди Аглаи, и одинокая слезинка упала на нежные лепестки.
Пока госпожа агентесса пыталась примирить ум с сердцем, Платон Платонович всей душой понял муки древнегреческого царя Сизифа, отчаянно толкавшего огромный валун на вершину горы. Убедить Якова Платоновича в чём-либо задача вообще не из лёгких, господин следователь упрям невероятно (впрочем, сия черта присуща всем представителям рода Штольман), а уж принудить его рискнуть жизнью родственников практически невозможно. Впрочем, как уже писалось выше, ничего невозможного для Платона не было, а потому охрипнув и удержавшись-таки от соблазна придушить старшего брата (остановили не только родственные чувства, сколько нежелание огорчать Анну Викторовну), Штольман-младший добился-таки согласия на проведение тайного венчания. О том, что венчаться они с Аглаей будут на самом деле, Платон Платонович сообщать не стал, резонно решив, что тогда его просто развеют пеплом, а остатки сметут в угол, чтобы не расстраивать Аннушку.
- Будь по-твоему, - Яков присел на край стола, строго глядя на брата, - приказчик хитёр, поймать его никак не получается, придётся рискнуть.
- А я о чём, - просиял Платон, - ты сам говорил, что он непременно проверял, как яд действует, приходил посмотреть на дело рук своих, значит, и к нам заявится. И в этот раз отвертеться не получится, пригляд в лавке строгий, муха не пролетит.
- Главное, чтобы на мух отвлекаясь, ничего серьёзного не просмотрели, - буркнул Штольман.
Платон Платонович плечами пожал, мол, сие уже не моя печаль, и бодро заявил, не тая широкой улыбки:
- Пойду к свадьбе готовиться.
- Обидишь Аглаю, придушу, - ровным будничным тоном предупредил Яков Платонович.
Платон круто повернулся на каблуках, отчеканил звонко, словно присягу давал:
- Даже не надейся, не обижу.
***
Если бы кто-то сказал Аглае, что она будет невестой, дама расхохоталась бы провидцу в лицо, назвав его безумцем. Не для неё наряд подвенечный, не для неё слова венчальные, скреплённые веками повторений и освящённые строгими ликами икон. А меж тем вот, пожалуйте, стоит в подвенечном уборе в церкви, слушает чистый голос священника, и в руке у неё трепещет то ли от сквозняка, то ли от душевного смятения, свеча венчальная. Рядом стоит Платон Платонович и глядя на его одухотворённое лицо никому и в голову не придёт, что вся церемония не более, чем обман, лицедейство, ловушка для отравителя, не более. Аглая прикусила губу, хрипло выдохнула: «Да» на вопрос священника и протянула ледяную от волнения руку Платону. Блеснуло в неровном свете свечей обручальное кольцо, водружаемое на тонкий девичий пальчик.
«Зачем всё это?! – хотелось крикнуть агентессе в голос. – Нельзя же так, это кощунство!»
Аглая Николаевна скользнула взглядом в сторону, встретила сияющую незамутнённым счастием улыбку Анны Викторовны и немного приободрилась. Самое главное – отравитель приказчик, изводящий новобрачных, будет пойман, а всё остальное неважно. Она сильная, справится со всем, ведь она даже ни капельки не верит происходящему.
- Можете поцеловаться, - провозгласил священник, и губ Аглаи коснулись горячие губы Платона. Мир подёрнулся туманом, пропало всё, остались лишь мерцающие загадочным светом серо-голубые глаза и полный скрытого торжества шёпот:
- Моя.
Всё дальнейшее смешалось, закрутилось, понеслось галопом, оставив в памяти лишь отдельные самые яркие эпизоды. Вот Прокофьев легко и словно бы даже без малейших усилий скрутил приказчика, который визжит, брызгая слюной, что единственный способ сохранить верность венчальным клятвам – это умереть сразу после венца. Иначе, мол, девки маяться начнут и всенепременно мужьям рога наставят, али мужья жёнок постылых колотить начнут, а их детишки несчастные свихнуться, на скандалы родительские глядючи. Вот блестит тускло фужер с игристым вином, приказчике отказался пить из него, тем самым признав, что знал о яде, более того, сам же его и наносил.
Аглая передёрнула плечами, дрожащей рукой потёрла лоб.
- Устала? – Платон Платонович приобнял агентессу, с тревогой заглядывая ей в лицо.
Дама растянула губы в улыбке, чуть встрепенулась, пытаясь высвободиться:
- Я домой поеду. Моя помощь больше не требуется.
- Я отвезу.
Аглая Николаевна посмотрела строго и печально:
- Пора заканчивать игру, Платон Платонович. Спектакль закончен, преступник пойман. Боже мой, подумать только, он убивал, чтобы спасти новобрачных от разочарования семейной жизни!
- Лучше бы он спасал от собственной дурости, - фыркнул Штольман. – И кстати, венчание не было спектаклем. Вы моя жена перед богом и людьми.
Чёрные глаза Аглаи заволокло слезами, горло стиснул спазм рыдания, даже дышать тяжко стало.
- Зачем Вам это? – хрипло выдохнула агентесса.
Платон Платонович нежно стёр со щеки жены одинокую слезинку и ответил тихо и просто, от всего сердца:
- Разве Вы ещё не поняли, сударыня? Я люблю Вас. И готов потратить всю жизнь, чтобы услышать ответное признание.
На губах Аглаи Николаевны появилась робкая несмелая улыбка:
- Возможно, для этого потребуется не столь много времени.
Время подобно птице, оно летит, не зная преград, засыпая пеплом забвения руины когда-то великих творений, создавая из небытия целые империи и так же легко, шутя, не поморщившись и не всплакнув, обрушивая их в небытие. Но всегда и во все времена будет кружить над людьми маленький упитанный мальчуган, перекинув через плечо колчан со стрелами и зажав в пухлом кулачке лук. И будут звучать вечно короткие, словно выстрел, таящие в себе всю мудрость жизни слова: «Ты мой. Ты моя. Я люблю тебя». И от этих слов упитанный мальчуган будет звонко смеяться, трепеща короткими блестящими крыльями.
КОНЕЦ